Владимир Красильщиков - В начале будущего. Повесть о Глебе Кржижановском

— Только что получил ваше письмо.

— Так, так. И что скажете?

— Захватывает, но, честно говоря, страшновато.

— Страшновато? Отчего?

— Такой размах!.. Боюсь подумать, когда мы только сможем подступиться.

— Что значит «когда»? Сегодня. Сейчас. Немедленно.

— Да, но...

— Никаких «но». Дорогой Глеб Максимилианович, мы должны — мы обязаны — действовать по наполеоновскому правилу: прежде всего ввязаться в дело.

— Но обстановка вокруг, положение в стране...

— Безусловно. Трудности чудовищные. Правда, радуют военные успехи, их теперь не перечеркнуть никому. Но когда мы окажемся перед задачами небывалого для России гигантского строительства, нам будет труднее, в десятки раз труднее. И тем не менее...

— Владимир Ильич! Разве я не понимаю? Однако задача, которую вы ставите сейчас... в данный момент — в наших условиях — она больше похожа на мечту, чем на действительность.

— Очень хорошо! Прекрасно! Задача, в самом деле, дерзновенно-фантастическая. Но напрасно думают, что фантазия нужна только поэту. Это глупый предрассудок. Даже в математике она нужна. Даже открытие дифференциального и интегрального исчислений невозможно было бы без фантазии. Фантазия — качество величайшей ценности.

— Не спорю. Ведь такой скрупулезный, ни на что, кроме данных анализа, не полагающийся физик, как Резерфорд, и тот считает важнейшими качествами ученого инициативу и фантазию.

— Вот видите. Страна, любой народ подобны в чем-то отдельному человеку: не могут жить без идеала, без мечты, без высокой цели. Соберите для работы лучшие умы России.

— Легко сказать, Владимир Ильич!

— Да. Я знаю, я предвижу: нам придется натолкнуться на сопротивление эмпириков, на унизительное и унижающее неверие в наши силы. Придется вынести и стерпеть насмешки всего «просвещенного мира». Но ведь, в конце концов, мы революционеры. Мы десятки лет были фантазерами, потому что верили в возможность социалистической революции в такой стране, как наша.

— И зато теперь можем смело взять слово «фантазеры» в кавычки.

— Именно. Именно! И давайте-ка скорее подбирайте спецов с загадом, с размахом, отчаянно смелых.

— Но ведь вы требуете всесторонне обоснованный, глубоко продуманный научный план. Вы так подчеркиваете слово «научный».

— Иной план никому не нужен. Но не беда, если ваше детище на первых порах окажется грубой наметкой. Сейчас топор важнее, чем резец. Немедленно начинайте. Тащите к себе в Садовники спецов, тащите во что бы то ни стало, чего бы ни стоило. Разъясняйте задачу, давайте конкретные — я подчеркиваю — конкретные поручения. Вы умеете притягивать людей как магнит. Вот и действуйте. Действуйте!

— Но ведь план — это лишь половина дела.

— Безусловно. Помножим мечту на действительность — соединим гений ученых с практикой широчайших масс. Да, да. Нам придется привести в движение массы еще большие, чем во время войны.

— Понимаю, Владимир Ильич: глубина исторического действия пропорциональна массе вовлеченных в него людей...

— А теперь конкретно: обдумайте и подготовьте меры организационные. Садитесь немедля за брошюру об основных задачах электрификации России. Нужно дать более чем срочно.

— Та-ак...

— Позабочусь, чтоб издали в несколько дней.

— Хорошо бы.

— Отвратительно вас слышно! Надо провести возможно скорее прямой провод к моему коммутатору. Каждый день докладывайте мне, как движется работа. Какие трудности. Кто и что мешает... Так-то, Глеб! Ввязываемся в делище, ввязываемся. Гляди в оба...

Впервые он нарушил уговор: обратился на «ты». И не только от избытка чувства, не только подчеркивая исключительность момента, нет. Он напоминал этим обо всем, что пройдено, сделано вместе, что связывало их еще с юности — все прожитое и пережитое.

Да, Глеб Кржижановский в революции не новичок. Немало испытаний выпало на его долю, немало он положил трудов и забот. Но то дело, что предстояло теперь, наверняка станет главным в жизни.

И именно поэтому, нацеливая в будущее, Ленин как бы обращал его за поддержкой и уверенностью к прошлому.

Помнит он себя с трех лет: в большой комнате, причудливо освещенной красными отблесками, отец подкладывает в печь гречишную солому, и пляшущие блики на стенах тут же замирают, гаснут. Потом огонь охватывает черные листья, сердито ворчит, струится меж стеблей и с треском вырывается на свободу. Вот-вот он лизнет шершавые, покрытые ссадинами руки отца.