Виктор Смирнов - Колокол и держава

К вечеру уцелевшие ополченцы уже не бежали, а просто брели вперед, безучастно глядя, как убивают их товарищей. Многие сами ложились наземь, закрывая голову руками в ожидании удара саблей или копьем.

Бойню прекратила наступившая ночь.

Из многотысячного ополчения [8] Численность новгородского ополчения достоверно не установлена. В летописных источниках называется цифра в сорок тысяч человек, однако большинство исследователей считают ее явно завышенной. Напомним, что все население Великого Новгорода, включая женщин, стариков и детей, обычно не превышало 30 тысяч. Добавим сюда две судовые рати, потерпевшие поражение у Коростыни и Русы, а также войско, ушедшее вместе с князем Гребенкой-Шуйским защищать Заволочье. Поэтому численность новгородского ополчения, участвовавшего в Шелонской битве, вряд ли могла превышать 20 тысяч человек ( прим. автора ). , два дня назад выступившего из Новгорода, домой вернулись не более трех тысяч. Еще две тысячи оказались в плену. Остальные погибли.

Князь Данила Холмский всю ночь по обычаю пировал «на костях», празднуя сокрушительную викторию. Уже под утро, пошатываясь от вина и усталости, пошел смотреть пленных. Новгородские военачальники, со связанными за спиной руками, сидели на траве отдельно от остальных. Князь Данила долго разглядывал их, потом мрачно процедил:

– Ну что, доигрались, сучьи дети? Сколь народу сгубили! Вояки, мать вашу разэтак! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней!

Пленные молчали, и только Дмитрий Борецкий, кривясь от боли, ответил:

– Не петушись, князь, кабы не татары, быть бы тебе биту!

Холмский вгляделся в его лицо.

– Ты, что ль, Борецкий? Это тебя государь в свои бояре пожаловал? Выходит, плохи твои дела. Иван Васильич измены не прощает!

…Тем временем гонец Холмского боярский сын Иван Замятня мчался в Яжелбицы, где с нетерпением ждал вестей великий князь. Радость по сему случаю была великая. Государь тут же дал обет построить в Москве храм в честь апостола Акилы, в день памяти которого произошло сражение.

На праздничном пиру подвыпивший Иван Замятня разливался соловьем, на все лады славя князя Холмского и не замечая, как мрачнеет лик великого князя, как переглядываются меж собой гости. Вот уж воистину: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. Со слов гонца получалось, что новгородскую войну в одиночку выиграл князь Данила, а все прочие московские военачальники, включая самого великого князя, отсиживались в холодке.

Вволю напировавшись, великий князь отправился в Русу, где ожидали его суда новгородские пленники. Город являл собой сплошное пепелище. Лежали в руинах большие и малые солеварни – главный источник городского богатства, еще дымились соляные печи, на огромных сковородах-цренах бурыми комьями застыл рассол. Улицы опустели. Одни горожане уплыли через озеро в Новгород, другие разбежались по окрестным деревням.

На площади, сбегающей к речке Полисти, пленные строили помост для казни и пытошные приспособления. Звероподобный московский палач матерно орал на непонятливых новгородцев, а те объясняли заплечных дел мастеру, что пыток в Новгороде отродясь не ведали, а преступников либо карают рублем, либо топят в Волхове.

– Ништо, теперь привыкнете, – ухмылялся кат.

Ранним утром 24 июля 1471 года, на десятый день после Шелонского побоища, начался государев суд. Сам великий князь Иван Васильевич сидел в высоком кресле, за ним стояли московские воеводы, ближние бояре и царевич Данияр. Поодаль понурой толпой жались пленные новгородцы.

По знаку великого князя на помост взошел дьяк Степан Брадатый. Важно приосанясь, прокричал:

– Мужи новгородские заблудились в мыслях своих, гордостью своей кичились, обманули своего государя и нашли себе государем латинянина, вступив с ним в преступный сговор…

Победным жестом дьяк выхватил из-за пазухи пергаментный свиток и, развернув его, стал громко читать:

– Се аз честный король польский и князь великии литовский докончал есми мир с нареченным на владычство с Феофилом, и с посадниками новгородскими, и с тысяцкими, и с боярами, и с житьими, и с купцами, и со всем Великим Новым городом…

Так вот для кого умыкнул договорную грамоту толмач Путята, понял Дмитрий. Но знакомые слова вдруг закончились, и теперь дьяк оглашал совсем другой текст, согласно которому новгородцы полностью предавались под власть Казимира, а также изъявляли готовность отступиться от православия и перейти в латинство.