Виктор Смирнов - Колокол и держава

Получив благословение архиепископа, Бартоломей Готан рьяно принялся за работу. Самым сложным и трудоемким делом оказалось изготовление церковнославянского шрифта. Букв в этом алфавите было значительно больше, чем в латинском языке, к тому же он изобиловал всевозможными надстрочными знаками, обозначающими разного рода ударения и придыхания.

В помощь печатнику владыка отрядил нескольких опытных ремесленников из собственных мастерских, а также толмача Дмитрия Герасимова. Для начала немец показал своим русским подмастерьям весь процесс изготовления литер. Взяв прямоугольный железный брусок, он острым штихелем выгравировал на его торце зеркальное изображение первой буквы Аз. Получился штамп, именуемый пуансоном. Затем печатник приставил пуансон к медному брусочку и сильно ударил по нему молотком. На мягкой меди отпечаталось прямое изображение буквы – матрица, которую печатник поместил в форму для литья. Ловко ухватив щипцами тигель с загодя расплавленным оловом, Готан влил металл в конический раструб формы. Выждав паузу, открыл форму, и из нее выпала литера с зеркальным изображением буквы.

Передавая друг другу еще теплый брусочек, новгородские мастера одобрительно крякали, оценив чистоту немецкой работы.

– Ну а теперь попробуйте вы! – объявил Готан.

Литер потребовалось несколько сотен, поэтому работа над шрифтом затянулась. Дмитрий Герасимов то и дело наведывался к Готану, помогая ему разобраться в тонкостях церковнославянского языка. Однажды печатник показал ему тонкую книжечку под названием «Прения о животе и смерти» и попросил перевести ее на русский язык, что Дмитрий охотно сделал.

– Наверное, я еретик, ибо не верю в загробную жизнь, – задумчиво произнес Готан, листая перевод. – Но я надеюсь, что русские люди запомнят старого немца, который хотел, чтобы в их домах водились книги.

Осенним вечером, когда Готан уже собирался покинуть свою типографию, пришел посыльный с известием о том, что его желает видеть некий важный господин, имени которого он назвать не может. Оробевший печатник явился на княжеский двор и был представлен таинственному господину, в котором он тотчас узнал посольского дьяка Ивана Волка Курицына.

– После того как мы построили крепость Ивангород, наши отношения с Ганзой стали совсем плохи, – доверительно сообщил дьяк. – Дело может кончиться войной, поэтому нам важно знать обо всем, что сейчас происходит на Немецком дворе. Расскажите мне, к чему готовятся ганзейцы, о чем толкуют промеж себя и не приходилось ли вам слышать от них каких-либо оскорбительных слов о нашем государе.

Готан не сразу понял, что от него ждут, а когда понял, его бросило в жар.

– Прошу прощения, мой господин, но я не буду доносить на своих соотечественников, – сдавленным голосом произнес печатник.

Взгляд Ивана Курицына сразу стал колючим. Вынув из дорожного ларца лист бумаги, он вслух прочитал слова клятвы, подписанной Готаном в таверне «Единорог»:

– Надо ли объяснять, что скажут ганзейцы, когда прознают, что вы поклялись служить нам?

– Я соглашался переводить, а не доносить на своих соотечественников! – возмутился Готан.

– В таком случае потрудитесь немедленно вернуть мне 550 любекских марок! – ледяным тоном произнес дьяк.

– Но у меня нет сейчас таких денег!

– Что ж, в таком разе мне придется объявить вас банкротом и посадить в долговую тюрьму! – объявил дьяк.

Вернувшись на Немецкий двор, печатник кинулся к ратману Густаву.

– Tausend Teufel! [35] Тысяча чертей! ( нем .) – выругался ратман. – Скверное дело, камрад! Надо идти к олдермену.

– Вы совершили страшное преступление, сударь! – прокричал Иоганн ван Ункель своим высоким павлиньим голосом. – И только ваше признание спасает вас от казни за измену. Но я немедленно сообщу о вашем позорном поступке в магистрат Любека. Отныне путь на родину для вас закрыт!

Чуть поостыв, олдермен отсчитал 550 марок и вручил их Готану со словами:

– Отдайте русским их иудины сребреники!

– Благодарю вас, господин ван Ункель, – растроганно произнес печатник. – Я возвращу вам эти деньги, как только архиепископ заплатит мне за работу!

…Среди ночи Готан проснулся от громких криков и яростного собачьего лая. Потом послышалось несколько глухих ударов и собаки смолкли. Вскочив с постели, печатник едва успел одеться, когда дверь с грохотом распахнулась и в комнату ворвались русские стражники. Заломив Готану руки за спину, они вывели его во двор. Здесь в свете факелов он увидел сгрудившихся, словно испуганное овечье стадо, всех обитателей Ганзейского двора. Ратман Густав кричал что-то протестующее, но, получив страшный удар кистенем в лицо, умолк.