Виктор Смирнов - Колокол и держава

Дмитрий надолго замолчал, обдумывая эти слова, а Геннадий тем временем продолжал:

– Я ведь нарочно предложил тебе начать с Екклесиаста. Хотел испытать, кто ты – толмач хладнодушный или сердцем болеешь за православную веру. Вижу, что я в тебе не ошибся. А посему хочу ввести тебя в свой ближний круг. Приходи завтра на праздничную трапезу. Гости будут разные, зато скучать не придется…

Столы владычной трапезной ломились от угощений, а повара все несли и несли новые блюда, способные удивить даже пресыщенных едоков. Были тут говядина тяпаная с ячневыми лепешками, запеченный в сене бок поросенка с брюквой и грибами, кулебяка с пятью начинками, тельное из ильменского судака с льняными блинчиками, телячьи щеки, репа в меду, каши на любой вкус, а также вина греческие и фряжские, пиво и медовуха.

Гостями владыки были московский наместник, несколько знатных новгородцев, а также четверо иностранцев: молодой профессор медицины и астрологии из Любека Николай Бюлов, ученые греки братья Траханиоты и доминиканский монах Вениамин, своим черно-белым одеянием напоминавший огромную сороку. В отличие от прочих гостей, отменно поглощавших разнообразную снедь, доминиканец почти ничего не ел. Представляя его гостям, владыка многозначительно произнес:

– С католиками мы ныне заодно, ибо враг у нас общий. Ересь жидовская расползается по всему христианскому миру, и, ежели не пресечь ее, быть большой беде!

Когда гости насытились, владыка рассказал им о будущей славянской Библии.

– Труд сей потребен не токмо для Святой Руси, но и для всего славянства, – объявил он. – И, даст Господь, наступит время, когда в каждой благочестивой семье будет своя Библия.

– Это ж сколько писцов потребуется, – усомнился кто-то.

– А нисколько! – живо отозвался архиепископ. – Днями приезжает к нам типограф из города Любека со своей друкарней [31] Друкарня – устаревшее название типографии ( прим. автора ). . Станем первыми на Руси книги печатать!

Насладившись ошеломленным видом гостей, продолжал:

– И делать это надо, не мешкая, потому как у еретиков сии книги есть и они их трактуют к своей выгоде. А потворствует им сам митрополит Зосима.

– Слышал я, что Зосиму намедни свели с престола и отправили в монастырь за пьянство, – поделился новостью московский наместник.

– Благодарение Богу, что церковь наша избавилась от недостойного пастыря, – удовлетворенно молвил Геннадий. – Да только Зосима сей всего лишь кукла в митре, ветром колеблемая, а верховодят еретиками посольские дьяки Курицыны.

– Я имель честь каварить с Фьодор Курицьин, – коверкая слова, заметил Николай Бюлов. – Он не только дипломат, но и весьма мудрый филозоф!

– Сие не мудрость есть, но плотское мудрование, – возразил Геннадий. – К примеру сказать, утверждает дьяк Федор, что мир сей недвижим пребывает и нет у него ни начала, ни конца.

– А разве это не есть так? – осторожно спросил Бюлов.

– Не так! – отрубил владыка. – Сказано у апостола Павла: те, кто утверждает незыблемость мира – не веруют в Бога, ибо зачем нужен Бог, ежели Вселенная извечна? Истинно говорю вам: было у мира начало и будет ему конец. Вот только когда он наступит – никому не ведомо! Тайну своего Промысла Бог скрыл от тех, кто не боголюбезной совестью ищут благочестия, но дерзновенной мыслью некасаемого касаются!

…На город уже опустилась ночь, когда Дмитрий возвращался домой. Размышляя над словами владыки Геннадия, он засмотрелся на густо усыпанное звездами небо и не сразу заметил тень, отделившуюся ему навстречу. Хваткие женские руки обняли его за шею, и знакомый голос тихо прошелестел:

– Думала, уж не дождусь. Стосковалась, моченьки нет.

Скрипнув зубами, Дмитрий развел руки Умилы:

– Ступай к мужу!

– Он на всенощной, – тихо засмеялась она. – Вернется нескоро.

– Я не о том. Нельзя нам быть вместе!

– Аль разлюбил? – отшатнулась она.

– Как ты не понимаешь! – с мукой вымолвил он. – Не могу я родного человека обманывать.

– А я тебе кто? – уже чужим голосом спросила она. – Забава от скуки?

Не дожидаясь ответа, зябко укуталась в темный плат и словно растаяла в ночной мгле. Дмитрий растерянно глядел ей вслед, невольно восхищаясь гордой женщиной. Такая за любимым пойдет до конца, но себя не уронит, не будет ни молить, ни жалобить. И от сознания того, что он только что сам, своей волей отказался от дарованного ему огромного счастья, стала разрастаться в груди невыносимая боль потери…