Валерий Попов - Жизнь в эпоху перемен (1917–2017)

Естественно — грубый чернильный штамп: «Подлежит уничтожению». Ада Львона открыла страницу, и оказалось, что Шкапский — это не переулок, а… человек!

Шкапский Орест Авенирович

1865, Ташкент — 1918, Верный.

Учился в Москве, в Петровской Сельскохозяйственной Академии. В 1887 году арестован за участие в организации «Народная воля». Был в ссылке в Туркестане с 1887 по 1895 год. С 1899-го — действительный член Туркестанского отдела Русского Географического общества за труды по этнографии и статистике. В 1901 году удостоен Серебряной медали Русского Географического общества. Служил в областных органах управления Ташкента, Верного, Петербурга. С 1906 года член Народно-социалистической (Трудовой) партии. После Февральской революции был направлен в Ташкент по поручению Временного правительства «для устроения Семиречья». Став членом Комитета управления Туркестана, предпринял попытки урегулирования отношений между русскими, киргизами и дунганами и коренным населением Пржевальского, Пишпекского и Джеркентского уездов. После Великой Октябрьской революции в ноябре 1917 рассылал воззвание, в котором призывал областных и уездных комиссаров Семиречья не исполнять никаких распоряжений большевиков, называл себя единственным представителем конституционного правительства в Туркестане. После того как установилась советская власть, активно сотрудничал с Комитетом Семиреченского казачества, был их представителем в органах власти. В 1918 году был Управляющим по национальным вопросам в городе Верный, снят с должности, после чего предпринял попытку побега в Китай, но был задержан. Благодаря многочисленным ходатайствам помилован, однако при невыясненных обстоятельствах убит в апреле 1918 года в г. Верный.

Я положил брошюру на стол… Да. Судьба Шкапского не совсем благополучна. Мог в 1920-х годах, когда здесь жил отец, быть Шкапский переулок? На дореволюционных картах мы его, естественно, не нашли. На первой послереволюционной карте — 1934 — его тоже не было. Видимо, уже? Но ведь не мог отец, будучи девятилетним мальчиком, это название придумать!? Позвонить отцу? Он еще не оглох полностью, но вряд ли расслышит! Перевозбудится, начнет кричать… Не надо.

— О! — вспомнил я вдруг один его рассказ: купался! В речке Солар! Прыгали в воду! Это где?

— Ну, — произнесла Ада Львовна, — Солар у нас через весь город течет. Но прыгать… Это, скорей, возле моста Горбунова!

— А мне кажется, это где-то тут рядом, недалеко от Жуковской, — задумчиво произнес Тимур. — Где ты живешь? — он повернулся ко мне.

— Я понимаю — здесь больше нравится натура! — улыбнулась Ада Львовна.

— Так давайте же скорее снимать! — вскричал я.

Сделаем же нашим бедным кинодетям счастливое детство!..

Но главное — вернуть те мгновения из жизни отца и удержать их посредством кино! Примерно это я сбивчиво изложил.

— И я о таком мечтаю! — воскликнул Тимур.

Моя задача — убедить директора (и режиссера, если увижу его), что надо доснимать ребят! Ведь это, как я с трудом понял, детский фильм — а они наснимали бог знает кого! А где счастливое детство… пусть даже протекающее в сложные годы? Украли его у детей? Вместе с деньгами? Это я запальчиво высказал — пока что Тимуру. Скажу и «где надо»! Если дадут. Иногда я становлюсь крайне смелым!.. Но редко. Лишь тогда, когда это глубоко задевает мои личные интересы.

— Снимаем! — смело сказал я Тимуру, — я все напишу.

— Надо найти те места! — задумчиво сказал Тимур.

— …Это верно.

Тимур ушел — готовиться к съемкам. Ада Львовна принесла груду книг о Ташкенте. Я стал смотреть — и сразу же «утонул» в истории Ташкента, древней — и недавней.

Сколько друзей у меня, веселых и талантливых, рассказывают, что во Вторую мировую спаслись благодаря Ташкенту! И еще тема — наша помощь Ташкенту после землетрясения. Да — был Советский Союз, братство народов.

Вот поймать ушедшее время, вернуть его — наша с Тимуром задача. Пусть в этом никогда не оседающем пыльном столбе вечности сверкнет хоть несколько пылинок из жизни отца — и я буду считать свою поездку удачной.

Я уже начал ощущать ту жизнь. Чувствую — она шла где-то рядом. Мне уже мерещится, что и я жил в этом городе.

Я вернулся в мой «номенклатурный рай», отобедал и, хотя клонило в сон, пошел — в поисках волшебных видений, которые, я надеюсь, будут ничуть не хуже, чем сон. По желтой земле улицы Пролетарской с булькающими арыками по бокам, под лиственной сросшейся крышей, закрывающей знойное небо, я вышел на короткую улицу Павлова и двинулся по ней. Еще с Пролетарской виден был холм, похожий на варежку с отдельно торчащим большим пальцем. Это, как я вычитал в библиотеке, холм, называющийся «Сад Тысячи Урючин», самое древнее поселение в Ташкенте. Я постоял перед ним, пытаясь пронзить время. Жизнь здесь была еще во II–I веке до нашей эры. Но до сих пор археологи тут находят кувшины и наконечники мотыг! И даже звонкие мухи, как я себе внушил, стоя на этом пекле, из того времени!