Георг Эберс - Каракалла. Иисус Навин

Они уже не слушали более продолжения разговора; Александр кивнул сестре, чтобы она шла за ним. Он тоже понял, что слух брата теперь замкнут для них. То, что художник слышал из уст Серапиона, сильно заинтересовало и его самого; и вопрос, действительно ли возможно смертным людям видеть души умерших и слышать их голос, занимал его так сильно, что он попытался узнать мнение сестры об этих вещах.

Но здравый смысл Мелиссы чувствовал, что в доводах мага есть что — то фальшивое, и потому она не отступила от своего мнения, что Филипп, которого в других случаях так трудно убедить, соглашается с Серапионом вовсе не потому, что склоняется под тяжестью его веских доводов, а единственно потому, что он — и Александр вместе с ним — надеется при посредстве мага снова встретить Коринну.

Художник согласился с этим; однако же, когда он шутя заговорил об опасности разойтись с братом из — за ревности, предметом которой будет умершая девушка, в его голосе было что — то жесткое, не свойственное ему в другое время, что не понравилось Мелиссе.

С чувством облегчения брат и сестра вышли на открытый воздух, и их усилие переменить предмет разговора нашло себе желанную поддержку. У самого дома для бальзамирования они встретили семейство владельца каменоломни Скопаса, земля которого прилегала к их земле; и Мелисса успокоилась, когда услыхала, что ее брат смеется с хорошенькою дочерью соседа так весело, как только можно.

Сумасбродная мечта не проникла в душу сангвинического художника так глубоко, как в душу меланхоличного, вечно погруженного в размышления Филиппа, и Мелиссе было приятно, когда она услыхала, что ее подруга называет Александра неверным мотыльком, которому, однако же, многое можно простить ради давнишней дружбы.

Дорога кишела возвращавшимися домой, и между ними царило такое беззаботное веселье, что, видя и слыша их, нельзя было и подозревать, с какого печального места идут эти шумные толпы народа.

При великолепном свете полной луны они двигались по дороге, которая по морскому берегу вела в Элевзис.

Туда направилось большое шествие греков, чтобы праздновать мистерии, подобно тому как они праздновались в аттическом Элевзисе, по образцу которого был устроен Элевзис александрийский.

Вновь введенные адепты и старые, которые должны были руководить их приемом в мистерии, остались в храме; прочие же мисты присоединились теперь к тем, которые пришли из города мертвых.

Здесь, правда, Плутона заменял Серапис; многое из эллинского приняло новые, египетские формы; даже последовательность обрядов была совершенно изменена; но и на африканском берегу так же, как на аттическом, громко и весело раздавалось греческое: «К морю вы, мисты!» — и приглашавший к радостному ликованию крик: «Якхос, веди нас, Якхос!» [13] Прозвище Бахуса, происходящее по одним данным — от песни, называющейся?????? которую пели при несении статуи Бахуса в Элевзис; по другим — от???? — неистового крика вакханок во время элевзинского празднества.

Этот крик был слышен еще издали, но голоса кричавших отзывались уже усталостью, и факелы большею частью уже догорали.

Венки из плюща и мирта в волосах мистов были в беспорядке, певцы гимнов шли вразброд, и даже Ямба, шутки которой веселили скорбящую Деметру и из уст которой в Элевзисе изливались в изобилии самые забавные выходки, казалась теперь усталою и молчаливою. Она еще держала кувшин в руке, предназначенный для подкрепления огорченной матери бога содержавшимся в нем смешанным напитком, но он был пуст, и она чувствовала смертную жажду.

Собственно говоря, Ямбою был «он», а не «она», так как эту веселую роль должен был играть юноша в женской одежде, и на этот раз дочь Пана и Эхо, служившую в качестве рабыни элевзинской царице Метанеире, у которой сетующая Деметра нашла себе приют, представлял друг Александра и товарищ его детских игр Диодор.

Вдруг ему бросилась в глаза огромная, запряженная четверней повозка, на которой был привезен в Элевзис большой кузов с зерновым хлебом, «калатос» [14] ??????? — кузов и хлебная мера около четверика. (Примеч. пер.) , изображение которого бог Серапис имел на своей голове. Теперь калатос был пуст, так как содержавшееся в нем было принесено в жертву, и для четверки впряженных в повозку вороных она не представляла большой тяжести. Но еще никому не приходила в голову мысль ехать на ней в город; однако же находчивый, но усталый Диодор побежал вслед за повозкой и вскочил на нее. Другие хотели последовать его примеру, но он не допускал их до этого и отмахивался от них вновь зажженным факелом; несмотря на свою усталость, он не мог оставаться спокойным.