Георг Эберс - Каракалла. Иисус Навин

Тогда я схватился за меч. Отвратительно гнусавый голос брата проговорил какой — то вздор. Тут мне показалось, как будто заблеяли все овцы и забекали все козы, на которых он так позорно тратил время. Кровь бросилась мне в голову. Зал стал кружиться вокруг меня. Черные точки на красном поле заскакали у меня в глазах. А затем… В моих глазах засверкал мой собственный обнаженный меч. Больше я ничего не видел и не слышал. Ни одна мысль не шевельнулась в голове относительно того, что тогда совершилось… Но вдруг мне показалось, что у меня с груди свалилась целая тяготившая меня свинцовая гора. Как легко снова дышалось мне теперь! То, что в бешеном круговороте мчалось передо мною, теперь остановилось. Солнце ярко освещало большую комнату. Луч света с движущимися пылинками падал на Гету. С моим мечом в груди он опустился на колени совсем близко от меня. Мать напрасно старалась защитить его. При этом с ее руки лилась яркая струя крови. Я точно сейчас вижу каждое кольцо на ее тонких белых пальцах. Также очень живо помню, как мать бросилась между нами, чтобы защитить своего любимца, когда я поднял на него меч. Острый клинок, за который она схватилась, вероятно, как — нибудь мимоходом — право, не знаю как — задел ее по руке. Кожа оказалась только слегка оцарапанной. И, однако, какой крик поднялся по поводу раны, нанесенной сыном матери! Юлия Мэза, ее дочь Маммея и другие женщины показали себя в настоящем свете. Из капли они сумели сделать потоки крови.

Итак, ужасное свершилось, и, однако, если б я оставил в живых этого мальчишку, то оказался бы изменником по отношению к Риму, относительно самого себя и деятельности отца в течение целой его жизни. Именно этот день и сделал меня владыкою мира. Те, кто называют меня братоубийцей, воображают, что имеют на это право. Но на деле выходит другое. Мне это известно гораздо лучше, и ты также знаешь теперь, что судьба, а никак не я, вычеркнула Гету из числа живых…

Тут он, переводя дух, на минуту замолчал. Затем спросил Мелиссу:

— И ты поняла теперь, каким образом я дошел до того, что пролил кровь брата?

Мелисса вздрогнула и тихо повторила за ним:

— Да, я понимаю это.

При этом теплое участие охватило ее сердце, а между тем она чувствовала, что не имеет права одобрять то, что понимала и о чем сожалела. Охваченная мучительным раздвоением чувств, она откинула назад голову, отбросила волосы с лица и воскликнула:

— Остановись, я не могу дольше выносить этого.

— Такая мягкосердечная? — строго спросил он и с неудовольствием покачал головою. — Жизнь кипит сильнее и с большим ожесточением вблизи трона, чем в доме художника. Тебе придется поучиться плыть вместе со мною по бушующему потоку. Даже самое чудовищное, поверь мне, может сделаться совершенно обыкновенным. И тогда… Почему все еще пугает тебя то, что ты сама признаешь необходимым?

— Я не более как слабая девушка, — отвечала Мелисса, — и мне представляется, будто я сама была свидетельницею всех тех ужасов и как будто я вместе с тобою должна нести ответственность за эту страшную кровавую вину.

— Это и будет так! Именно с этою целью я и сообщил тебе все то, что еще не приходилось никому слышать из этих уст, — проговорил Каракалла, причем глаза его ярко сверкнули. Мелиссе показалось, как будто это восклицание заставило ее очнуться от сна и показало ту пропасть, на край которой она пришла в припадке лунатизма.

Когда Каракалла начал рассказывать о годах своей юности, она слушала его только наполовину; спасительный корабль Вереники не выходил у нее из ума. Но затем эти признания сильно заинтересовали ее, и жалобы этого могущественного человека, испытавшего столько горя и несправедливостей, с самого детства лишенного счастья материнской любви, тронули нежное сердце девушки. То, что ей сообщено было дальше, она сравнила со своею собственною маленькою жизнью и с ужасом узнала, что злоба брата была причиною таких жестоких страданий, которые, подобно ядовитой росе, испортили радости жизни, между тем как она сама была обязана всем лучшим и радостным в своем юном существовании именно братской любви. Причины, которыми Каракалла поддерживал свое убеждение, что сама судьба принудила его к убийству Геты, показались достаточно вескими для ее юного неопытного ума. Цезарь оказывался только жертвою своего рождения и жестокой судьбы.

Даже самые скромные и благоразумные люди не в состоянии уклониться от чарующего влияния императорского величия; а достойный сожаления человек, удостоивший Мелиссу своего доверия и с такою теплотою уверявший, что она так много значит для него, был властителем мира.