Сандра Галланд - Страсти и скорби Жозефины Богарне

— Жозефина, как вы себя чувствуете? — похлопал меня по плечу Бонапарт: совсем легонько, будто боялся прикоснуться ко мне.

Кивнув, я сглотнула ком в горле, чувствуя подступающие слезы. Передо мной на столе в готовности стояла подставка для перьев, рядом лежал лист пергаментной бумаги. Я положила на стол принесенный с собой лист и разгладила его. «Заявляю, что…»

Бонапарт взял другое такое же кресло и поставил его перед камином.

— А я сяду здесь. Все остальные могут занять табуреты, — кроме моей матери, разумеется. Я подумал, что, может быть, она сядет в кресло у камина. Что вы думаете?

— Ваша матушка не любит сидеть слишком близко к огню. Не лучше ли переставить кресло к стене? — предложила я.

— Хорошая мысль. — Он передвинул кресло и потянул за уголок ковра, поправляя его.

Большие часы с маятником принялись бить.

Один. Два. Три. На четвертом ударе дверь со скрипом приотворилась.

— Ваше величество, пора, — сказал Кристоф Дюрок, не глядя на меня. Он был одет в просторную мантию с жестким воротником в форме крыла летучей мыши, который поддерживали вставки из китового уса.

Пять. Шесть. Семь.

Мы с Бонапартом, как мне показалось, довольно долго смотрели друг другу в глаза.

Восемь.

«Давайте уйдем! — хотелось мне закричать. — Давайте убежим на какой-нибудь остров, будем плескаться в волнах, выращивать цветы и овощи. Давайте вместе состаримся, станем неловкими, но будем любить друг друга».

Девять.

— Впустите их, — сказал Бонапарт, глядя в сторону.

Я услышала голос Каролины и пронзительное хихиканье Паулины, вытащила сухой носовой платок и вдохнула поглубже.

Половина пятого утра

Небо светлеет. Мне кажется, я вообще не спала.

Незадолго до полуночи я уступила зову сердца. В одной сорочке прошла по коридору, освещая себе путь единственной свечой. Стражник, вздрогнув, проснулся, когда я постучала в дверь Бонапарта, и растерянно уставился на меня. Рука на рукояти сабли.

— Это всего лишь я, императрица Жозефина. — К счастью, в этот момент лакей Бонапарта открыл дверь.

— Ваше величество? — удивился он не столько моему неожиданному появлению, сколько моему наряду.

— Кто это, Констант? — услышала я голос Бонапарта. Я вошла в комнату. При свете фонаря, висевшего рядом с умывальником, я увидела Бонапарта в постели под несколькими одеялами.

— Бонапарт, я лишь хотела… — спокойно начала я, но голос вдруг зазвенел, как у обиженного ребенка. — Не знаю, хватит ли у меня сил… — выдохнула я.

Бонапарт сел в кровати, ночной колпак съехал на сторону. Рыдая, я упала в его объятия.

— Мужайтесь, — ласково проговорил он. Я коснулась его щеки, мокрой от слез. — О, Жозефина, как же мне без вас? — прошептал он, прижимая меня к себе.

Суббота, почти два часа пополудни

Скоро уезжаю, оставляю этот дворец, никогда не вернусь, покидаю свое место рядом с Бонапартом. Вскоре другая императрица — молодая, королевского происхождения и способная родить Бонапарту наследника — будет сидеть за этим письменным столом. У меня нет иллюзий. Бонапарт полюбит ее, это ее право. Она станет матерью его детей.

А я, кем буду я? Я останусь «той другой», стареющей в одиночестве.

Всю комнату сверху донизу я обрызгала лавандовой водой. Бонапарт никогда меня не забудет.

Без даты

— Мам, ты готова? — Гортензия легко тронула меня за плечо. Ее касание придало мне сил.

— Как быть с мопсами? — спросила я, опустив на лицо вуаль, чтобы скрыть дорожки от слез на щеках. Два дня тому назад одна из собак ощенилась.

— Не волнуйся, они поедут в карете мадемуазель Аврильо, — сказала Гортензия, взяв меня за руку. — Вместе с канарейками, — с улыбкой добавила она.

Слуги выстроились в передней. Когда я спустилась туда, все мы заплакали, рыдания эхом отдавались от мраморных стен. Я ничего не видела от слез и не сделала бы ни шагу более, если бы Гортензия не тянула меня вперед.

— О господи! — сказала она, едва ступив за дверь. Во дворе, под холодным зимним дождем, собралась целая толпа.

— Это добрая императрица Жозефина! — воскликнула какая-то женщина.

Гортензия торопливо провела меня к карете. Лошади пошли быстрым шагом, и моя дочь плотно задернула кожаные занавески. Я не оглядывалась.

Воскресенье, 17 декабря 1809 года, Мальмезон

Утром проснулась, заслышав, как Мими напевает знакомую креольскую песенку.