Игорь Пьянков - На линии [из жизни оренбургских казаков]

— Что ж вы, кобели блохатые, вконец оленились?! — есаул быстро багровел.

— Дозвольте пояснить? — подхрипший голос Плешкова заставил Аржанухина метнуться к нему.

— Ну, урядник?!

— Команды трех форпостов, коих сотник Ситников начальник, производили покос за Илеком…

— Ну?! Ну и что?

— Дак киргизцы столь близехонько от наших покосов закашивали траву, что волей-неволей казаки обсчитались и копен десять лишку прихватили.

— Ха-хах-ха… — раскатил Аржанухин. Он, конечно, не поверил, но хоть усматривалось какое-то объяснение.

— Ни сотник Ситников, с которым мы довольно раз ездили на покос, ни я сам в отдальке тем киргизцам косить не возбраняли, но они залазили в непозволительные места…

— И в потере виновны сами? — утирая заслезившиеся глаза, докончил Аржанухин.

— Сами, — кивнул урядник.

Ночевать Аржанухин уехал в Илецкую Защиту. Там, имев беседу с Ситниковым и плотно отужинав у коменданта Юркова, он сел писать рапорт, в котором главный вывод заключался в нужности все три форпоста, прилегающие к Илецкой Защите, равно и резервную команду, не выводя из команды кордонного командира, подчинить Иледкому коменданту, у которого пока лишь рота команды, из-за чего он затрудняется и в порядке по крепости нужном, и в окружности оной. Будучи же начальником форпостов и резервной команды, почасту случающиеся жалобы киргизцев и казаков сможет удобно решать, не обременяя, как ныне, Военного губернатора и Пограничную Комиссию.

«…Я полагаю, — писал в рапорте Аржанухин, — что уряднику Плешкову за битье киргизца, за взятые 10 рублей и за слабое смотрение за командой хотя и следовало сделать наказание большое, но в уважение его в прочем, расторопности и долгое время порядочной службы, наказать служением две недели за рядового казака на том же форпосте. Что же касается сотника Ситникова, который в поданном рапорте на коменданта Юркова прописывал, что тот его притесняет и делает натяжки и что невозможно в Илецкой Защите более продолжать службы, по исследованию моему оказался виновным, ибо он мог только думать, что есть натяжки, но писать сего не следовало, потому что объяснить оных не мог. Чувствуя ныне свою неосторожность и причиненную коменданту обиду, просил он у него при мне извинения».

Новоилецкая линия положила зачеркивать кочевую степь с форпоста Изобильный, что устроился в двадцати девяти верстах от Илецкой Защиты, при урочище Беликов Ерик. С 1811 года находится здесь кордонная стража: зимний наряд сменяет летний, наряжаемый в мае, в очередь, подпирает спину усталому зимнему, прикрывая проползающие фуры с солью и новую границу России.

По давнему снятию реки Илек, естественному рубежу цепи казачьих форпостов, полагалось довольно на оном леса, а уповательно отыщется и строевой. Первому форпосту таковой, прозываемый «Гаем», определили в десяти верстах. Землемер, вычитав из слепой ведомости цифры обмера, маранул на карту клок леса, ранее записанный за Соляным Промыслом. Но лес этот, по отдаленности от Илецкой Защиты, безнадзорился и киргиз-кайсаками был почти истреблен. Вот и шутковали казаки, возвращаясь по родным станицам: «Изоби-иль-ный! Куды богатства! Рази змеев обильно…»

Озаботиться с устройством временно наряжаемые не спешили. Прокопали ровик, ободом стянув форпост. По насыпи, в рост казака, пустили плетень. Себе состроили крытые корой сараи. Лошадей завели в таковые ж конюшни. К студным дням выделали двенадцать землянок. Казаки последнего наряда затопили саманную баню.

Один из них, двадцатидвухлетний Кирилл Колокольцев, вывозящий с товарищами лес, срубленный в Гае по пятнадцати пней без попенных [38] Попенные деньги — плата за дозволенную рубку леса, по числу пней. денег, поотстал. А когда, отбросив ворот тулупа, осмотрелся округ, по густеющему над головой небу понял — жди скорый буран. Зима 1820 года была на редкость снежной.

Упруго гнало с севера. Поднимающаяся низовая, выдувая снежинки прошлого снега, уже сокрыла горизонт, оставя виду саженей на сто. Пройдясь вожжами по спине коня, Кирилл дал натянуться постромкам. Упрямый, мотнув головой, завернул на снеговое целье. Затащив дровни на бугор, скривил их так, что съехавшие бревна сломили копыла, а сам Кирилл едва успел отскочить. Но конь, уже спокойный и довольный, рывком стянул на снег полозья грозивших завалиться дровен.

— Эх ты, Упрямый! Хотя ж маленько осталось, а, гляди, закрутит — не дотащимся.