Василий Лебедев - Обречённая воля

— Анчуткины дети! — крикнул Булавин в исступлении.

Он кинулся к лошади — та шарахнулась в сторону, но, почуяв хозяина, его твёрдую руку, его запах, присмирела, кося туда глазом, где досвечивал догоравший костёр, а через мгновенье дрогнула крупом, присела под тяжестью седока и пошла, обожжённая арапником, прямо на опушковые заросли тёрна.

— Нехристи! Окаянством своим не потешитесь! Дайте сроку, подымется батюшко-Дон — всех перерубим! Всех начальных людей, всех изменников! И боярам служить не станем, и царством им не владеть! Вот как пойдём всею рекою да с новым Разиным!..

Этими хриплыми выкриками он облегчал душу, зная, что его никто не слышит в ночи, кроме лошади да притаившегося зверья. Вспомнив про лошадь, он подумал, что обобьёт она бабки о частопенье, посечёт их о сухой бурьян, и придержал неровный, опасный бег впотьмах. Вскоре пахнуло сыростью, и вот уже снова заплескалась вода Большого ручья, проплыл справа старый граб, как сумрачная гора, а дальше опять распахнулся звёздный простор над невидимой громадой степи. Лошадь ещё проскакала немного, но, почувствовав слабину в поводьях, пошла шагом, всё тише и тише, как бы прислушиваясь к настроению хозяина и желая и не решаясь остановиться совсем.

Было уже за полночь, когда Булавин выехал на изюмскую дорогу. Впереди замерцали огни. «Чьи же это?» — подумалось ему. Натянул поводья. Остановился. «А огни-то дрожат — похолодает…» — снова пришла в голову мирная мысль, вселяя в душу привычную заботу о приближающейся зиме. Это немного остудило его гнев на изюмцев. Он смотрел на огни неотрывно, невольно подчиняясь тому необъяснимому и древнему чувству загадочного очарованья, какое неизменно охватывает человека в ночи при виде отдалённого костра. Но там сейчас было много огней. «Ага! Гуляют на радостях, что солеварни к ним отходят!»— накатила на него ненавистная мысль. Глаза заволокло пеленой, чернее ночи. А между тем невдалеке, то заслоняя, то вновь открывая отдалённые огни, маячила чья-то тень. Булавин напряг зренье и с трудом, но всё же различил, а точнее, угадал едущего рысцой всадника.

«Изюмец! Изрублю!» — скрипнул зубами и хлестнул лошадь.

Теперь он ясно видел цель и понимал смысл своего выезда в степь: то была не злоба на жену, не отчаянье от потери атаманства, не месть за увезённое сено — то было всё вместе, и ещё все те обиды, что накопились за последние годы от бесцеремонных царёвых людей, обиды, заставлявшие казаков хвататься за сабли, бросать свои курени и опасаться за самое ценное, чем дорожил человек Дикого поля, — за свою жизнь, за волю.

Гарцевавший впереди приостановился, заметив, должно быть, скачущего на него, потом вдруг дико взвизгнул и рванулся навстречу во весь опор. Булавин услышал лязг стали и с расчётливой неторопливостью вынул свою саблю, пригибаясь к гриве лошади и напрягая зренье. Примеряться и раздумывать было некогда. Встречный летел с таким нахрапом, что нельзя было медлить ни секунды. Вот уже пахнуло по́том чужой лошади, послышался утробный выкрик врага, совсем рядом выросла поднявшаяся в стременах фигура с откинутой назад рукой, изготовленной для страшного удара. Булавин вмиг оценил своё положенье: он уже не успевал, не имел времени для замаха, поскольку его сабля была коварной хитростью опущена вдоль бока лошади, с тем чтобы нанести удар незаметно, сбоку, но хитрость эта запоздала. Налетевший на него всадник уже выхаркнул воздух, вкладывая всю силу в удар, и этот удар Булавин тотчас ощутил. Он подставил лезвие своей сабли, инстинктивно откинулся немного влево, но в ту же секунду понял, что запоздал с ответным ударом: лошадь пронесла его мимо цели.

— Анчуткин рррог! — прорычал Булавин, разворачивая лошадь, до боли в шее повёртывая голову назад, чтобы не упустить своего вражину из виду.

— Атаман! — вдруг услышал он знакомый голос.

— Я те, анчуткин…

— Кондратий Афонасьич! — снова тот же голос, не то с обидой, не то с налётом злобы.

Всадник тоже развернулся и ждал саженях в шести.

— Это я, Рябой!

— Ивашка? — с недоверием переспросил Булавин и, не опуская сабли в ножны, подъехал вплотную.

Ивашка Рябой сидел в седле поникший, сгорбившийся. Видимо, он только что вложил все свои физические и душевные силы в эту ночную встречу, и ошибка, случившаяся так некстати, совершенно надломила его.

— Как узнал? — спросил Булавин.

— Как узнал тебя? По ругани: «анчуткин рог» — кричишь. Как тут не узнать!

— Почто бабу извёл? — спросил Булавин.