Василий Лебедев - Обречённая воля

— А ты будто не ведаешь!

— Не верю слухам.

— Изюмцы бабу мою на сенокосах изловили — развоздрили казацку честь…

Рябой вздохнул, но вздох этот был похож на стон.

— Говорили тебе в прошлые годы, когда ты к нам на Бахмут пробился: не бери в жёны турчанку. Так нет.

— Тут и нашей не выкрутиться… Ай, да что теперь! — махнул рукой Рябой. — Теперь у меня одна заботушка: как бы побольше изюмцев с саблей повенчать!

Он распрямился, видимо, злоба снова подымалась в нём, силы, что выплеснулись из него в горячке короткой схватки, возвращались опять. Он смотрел в сторону дрожавших вдали огней, будто забыв про Булавина и, наконец, как бы решившись на что-то, дёрнул поводья.

— Стой! — Булавин схватил левую руку Рябого, в которой были зажаты поводья, потянул назад и остановил лошадь. — Ты чего это надумал?

— Не успокоюсь, атаман, пока…

— Там изрубят тебя в куски.

Булавин хотел сказать также, что он уже не атаман, но это было неважно в столь серьёзном разговоре, и он промолчал.

— Что мне! Одна голова не бедна, а бедна — так одна, кто по ней плакать будет?

— Не дури! На всё терпенье иметь надобно, — заметил Булавин.

— Что толку в терпенье твоём? Потерпишь — привыкнешь. Нет уж, лучше я…

— Есть толк и в терпенье: терпит квашня долго, а через край пойдёт, не уймёшь! Так-то ныне и у нас на Дону…

— Да не могу я! — вскричал Рябой. — Душа онемела, что отмороженная! Ну!

Булавин молчал, но всё ещё крепко держал руку казака.

— Пусти, атаман!

— Погоди, Ивашка. Погоди чуток… Вот чего я надумал: поедем к солеварням, авось отогрею я твою душу грешную. — После этих слов распрямился в седле, спросил: — Караул есть?

— Я голоса ныне слышал, — ответил Рябой, ещё не понимая, но уже заранее поддаваясь булавинской затее.

— На чьих колодцах голоса?

— На наших, навроде.

— Всё едино, поедем через наши. Только тихо!

— Чего надумал? — Рябой сунул бороду прямо в грудь Булавину.

Булавин промолчал.

По знакомой дороге пустили коней рысью. Спустились в лощину. Повеяло сыростью, холодом скатившегося в низину тумана.

— Осень… — вздохнул Булавин.

Он произнёс это негромко, слегка повернувшись к Рябому, приотставшему на полкрупа лошади, да и сказано это было не от охоты говорить, но по привычке атаманской, дабы отвлечь казака от тяжёлых, а может, и безумных мыслей.

Рябой не ответил. Не такое у него было настроенье, чтобы замечать, что делается в природе. Нынче ему было всё равно.

Лошадей привязали в низине, затем ощупью поднялись по склону и сразу, ещё по отсветам на земле, заметили костёр. Огонь, казалось, был очень далеко, будто на краю земли, но это первое впечатление от небольшого огня в ночной степи было обманчивым, поэтому опыт старых степных жителей тотчас подсказал им, что стража близко.

— Это где же? У какой сковороды? — спросил Булавин шёпотом, но шёпот его был так басист, что даже Рябой осадил его:

— Ты потише! У окуневской сковороды пристроились, антихристы!

Близ костра не было видно никого. Судя по дотлевавшим угольям, стража там приморилась и дремала.

— Сколько их? — спросил Рябой как бы сам себя, но ему ответил Булавин:

— Сколько бы там ни было, а трогать не станем.

— Мне их достать вот как охота! — не унимался Рябой.

— Тихо! — повелительно буркнул Булавин.

Они обошли костёр стороной. Миновали свои бывшие солеварни и очутились перед бревенчатым забором, закрывавшим солеварни Изюмского полка. Половина этих солеварен была присвоена Шидловским в пользу казны ещё в прошлые годы, а половину, если не больше, изюмцы настроили вновь — нарыли колодцев и вываривали соль для себя.

— Никого тут нет, — заметил Булавин.

— Кому тут быть!

Прошли вдоль бревенчатых надолбов, пробуя брёвна, но забор-остен был врыт надёжно. Нашли лишь одно слабое бревно, но и то пришлось раскачивать. Рябой вынул саблю, отрыл из-под бревна землю. Бревно наклонили наружу, и Рябой первым пролез в узкую дыру. Булавину это не удалось.

— Уж велми толст ты, Кондрат! — хмыкнул Рябой.

Он подрыл ещё одно бревно, но вытаскивать не стали, лишь отвели в сторону, наклонили. Когда оба были на солеварнях, Рябой, к которому в минуту опасности вернулось самообладание, сам предостерёг атамана:

— Не потерять бы выход, а не то забегаем ровно зайцы по степи.

Рябой всё ещё не догадывался, зачем они пришли на солеварни изюмцев, и только после того, как Булавин начал дёргать с крыш навесов сухой бурьян, всё ему стало понятно.