Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Да вроде бы решил…

— Так вы того, потерпите денька два, а ужо кто-нибудь да примет меня в дом.

— Ладно уж. Я ведь не к тому сказала.

Пишта нехотя, с кислой миной, принялся за еду. Видно, домашняя стряпня пришлась ему не по вкусу. К тому же воздух в сенях был спертым, и ему стало душно. «Хорошо бы сходить куда-нибудь, — подумал Пишта. — Но куда? К кому?»

После ужина все рано улеглись спать, чтоб не расходовать зря масло в светильнике. Молчать в темноте — оно куда легче, а кому охота лясы поточить, так ведь опять же и в темноте можно! Нет ничего приятнее в зимнюю пору, как пораньше лечь спать и завести в потемках неторопливый разговор о том о сем. Хозяин в такие вечера наговорится со своими домашними вдосталь, на целый год вперед. Теперь же все обитатели дома почему-то молчали. Какие-то мысли, роившиеся в голове, и затаенные в душе чувства не давали излиться словам. Один только дед Мишка то и дело нарушал тишину. Он громко кряхтел, сопел, потягивался под тулупом, так что старые косточки хрустели.

— Что-то ноги у меня ломит. Ну ничего, в могиле авось болеть перестанут, мать сыра земля всю хворь вытянет…

Покряхтев еще немножко, старик попытался завязать разговор:

— Кажись, этот шельмец Хедеши опять замышляет пакость. Говорит, дескать, барин не дает больше под выгон Харангошскую пустошь! Ишь как ловчит! Мошенник, как пить дать с приказчиком плутни затевает.

Балог-старший беспокойно ворочался, вздыхал, сопел и, в конце концов не вытерпев, заговорил:

— И я скажу: неслыханную подлость задумал Хедеши за спиной у всех. Только мужики вроде одурели, сколько им не толкуй, все попусту.

— Вот нынче, после обеда, — продолжал старик, — пришел я к нему и говорю: послушай, Анти, я-то знаю, что в сельской управе хранятся контракты, в которых записано, что Харангошская пустошь — мирская собственность. Мне-то уж доподлинно это известно! Ведь их заключили, еще когда я молод был. Вот и скажи господину писарю, пусть бумаги те отыщет. А потом уж будем судиться, добиваться своего! А он мне, шельмец: ладно, дядя Мишка, скажу. Вижу, врет, не скажет.

— Тоже нашли к кому посылать шельмеца, к писарю, — заметил Балог. — Он же с ним заодно, в одну дудку дуют. А вот в прежние времена порядок был что надо: крестьянская община указывала писарю. Село ему платило, оно же и волю свою ему диктовало. Вот это я понимаю!

— Коли меня вызвали бы в суд, — не унимался старик, — я бы сумел добиться правды. Без писаря вам да и без всяких контрактов. Выложил бы все как есть, дескать, слыхом не слыхивал, чтоб Харангошская пустошь принадлежала барину. Никогда такого не было. Еще в ту пору, когда я был пастухом у деда Юхаса черномазого, на том выгоне паслось только мирское стадо. Помню, мор тогда лютовал. Чудом уцелело несколько голов скота… И уж потом, спустя немного времени, пастбище размежевали. Тогда и определили, какая часть барину, а какая — миру. И вот тут подстроили подлость — Харангошскую пустошь отдали барину. Мужики роптали на произвол чиновников и, осерчав, прогнали писаря. А писарем в ту пору был Микола рыжий. Вот уж и впрямь истину говорят: рыжей собаки и рыжих людей остерегайся. Мужики пытались искать правду, тяжбу затеяли, но справедливости так и не добились. Барин потому старался завладеть пустошью, что задумал отыскать на дне омута клад. На посулы он не скупился, однако никто из челяди искать тот клад не отважился. Ни за какие посулы батраки не соглашались. Тогда хапуга нашел охотников на стороне. Но едва они приступили к делу, барин в одночасье помер, ночью, во время грозы…

Пишта не очень-то прислушивался к монотонному сиплому голосу старика. Его болтовня надоела парню, хотелось цыкнуть, чтоб перестал тараторить. Раз уж этот… Хедеши такой отъявленный негодяй, сколько ни болтай, он лучше не станет. Будь он трижды проклят!

Однако под монотонный говор старика Пишту мало-помалу охватывало знакомое чувство приятной расслабленности. Так обычно согревается под теплым тулупом озябшее тело в лютую морозную ночь. Человеку кажется, будто окоченевшие ноги никогда больше не согреются. Холод неумолимо подбирается к сердцу, но тут вдруг кровь начинает бежать быстрее, и вот уже по всему телу разлилось приятное тепло…

Пиште почудилось, что в закутке лежит его дедушка и, как в прежние времена, рассказывает всяческие небылицы. И вот только сейчас, с тех пор как вернулся, Пишта впервые почувствовал себя по-настоящему дома.

— Скажите, дядюшка! — обратился он вдруг к старику. — Вы уверены, что те самые бумаги сохранились?