Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Однако не один Пишта изнывал от такой поистине каторжной работы, но и другие крестьяне. Те из них, кто уже не первый день гнул здесь спину, держались мужественно, стараясь не подавать виду, что работа им не по силам. Но их угрюмая молчаливость была убедительнее громких жалоб и причитаний.

Настоящие землекопы, конечно, вели себя совсем по-другому. Они переговаривались между собой, балагурили, а кое-кто даже громко распевал песни.

Тот чернявый, который верховодил землекопами в корчме во время драки, взял деревенских под обстрел.

— Чего приуныли, братцы? Спели бы свою любимую. А я бы вам на дудке подыграл.

Остальные посмеивались, а иные, стараясь не отставать от своего вожака, тоже подтрунивали:

— Озябли, бедняги. Надо бы шубы с собой прихватить.

— Да хоть бы какую завалящую сермягу. Все бы сейчас пригодилась.

— А лучше бы все-таки шубу, она как-никак теплее.

— Я вот все думаю, чего это они, сердечные, приуныли? Воды им, что ли, жалко?

— Вы случаем вилы с собой не прихватили? Ими-то намного легче землю кидать.

— Куда как хорошо было бы. Встанешь у карьера, выгребешь вилами песок да и перебросаешь его на самый верх насыпи.

— Дубинку не мешало бы прихватить: коли станет песок ссыпаться с насыпи без разрешения, тут и наподдай ему как следует, чтобы зря не ссыпался.

— Заткнитесь! — прикрикнул на остряков прораб Драхота, которому надоели эти подначки. Хотя он и не очень благоволил к этой темной деревенщине, особенно после драки в корчме, но не хотел допустить, чтобы насмешки кончились новой дракой.

Впрочем, ни о какой драке не могло быть и речи. Деревенские понуро молчали, даже не пытались огрызаться. Их вымотала не только непосильная работа, их пришибло безысходное горе. Они были уверены, что теперь остались ни с чем, вся их жизнь прожита зря. Они веками осваивали эти земли, а теперь их отсюда выживают. Отныне им придется все начинать заново, учиться ходить, двигаться по земле, как малому дитяти, которое впервые познает загадочный мир.

Когда Пишта нет-нет да и останавливался, чтобы перевести дух, то с недоумением и каким-то смешанным чувством неприязни, отчужденности и в то же время нескрываемым любопытством наблюдал за работавшими рядом землекопами.

Что они за люди? Нельзя сказать, чтобы очень уж рослые да сильные, но, поди ж ты, бегом катят перед собой доверху груженные пузатые тачки, будто они порожние. Вот тот чернявый, пожалуй, ему, Пиште, едва до кончика носа достает, а вполне обходится без подмоги: его тачку никому не нужно втаскивать наверх веревкой.

Пишта смотрел на их загорелые, оголенные до колен мускулистые ноги. Иные из землекопов поснимали рубахи и остались в одних подвернутых до колен штанах. Кожа на их обожженных солнцем спинах шелушилась. На деревенских были длинные широкие штаны с бахромой. Сам Пишта был в синих штанах, как и полагается пастуху.

— Вам бы следовало приходить в другой одежонке, — остановился возле них Драхота. — Мыслимое ли дело являться на земляные работы в этаком наряде? Хоть бы штаны подвернули повыше, что ли. Не то, упаси бог, запутаетесь в них да свалитесь под откос.

Штаны и в самом деле стоило подвернуть: наверняка свободнее стало бы двигаться. Намокшее от пота суровое полотно липло к ногам, от этого и колени трудно было согнуть. Деревенские молча слушали Драхоту, ничем не выражая своего отношения к его наставлениям. Никто из них штаны так и не подвернул. Раздосадованный прораб отошел прочь.

— Из этих сиволапых мужиков ничего путного не выйдет! Тоже мне землекопы! Одно название! — проворчал он сердито.

Пишта оторопел от его слов. Стало быть, землекопы? Неужто и в самом деле отныне жизнь может сложиться совсем по-другому и все пойдет не так, как было до сих пор? Эх, до чего же тоскливо, как тянет к родному степному приволью, стаду, загону, шалашу… А незабываемые вечера у костра?!

Мысли умчали его куда-то далеко-далеко… И Пиште пригрезилось, будто где-то вдали промелькнула знакомая юбка… Скрипнув зубами, будто осиливая груженую тачку, Пишта изо всех сил постарался отогнать прочь белеющее вдали призрачное видение. Что было, то прошло. С этим навсегда покончено.

После неудавшейся попытки поговорить с Хедеши о пастушьих делах Пишта несколько раз встречался с Маришкой. Они таились от всех под покровом темноты и постоянно боялись друг за друга. Девушка, обливаясь слезами, клялась не отступать от своего, не поддаваться никаким соблазнам, что бы ей ни сулили, какими бы карами ни страшили. Но однажды она почему-то не пришла на свидание. Пишта простоял в назначенном месте до полуночи, Маришка так и не появилась. Он послал ей весточку, но и на нее она не откликнулась. По вечерам Пишта околачивался на улице против ее дома и однажды забрался даже на задворки усадьбы. Обошел гумно, надеясь где-нибудь здесь встретить Маришку. У него закралось подозрение, что Маришка сама его избегает. А может, ее держат взаперти?