Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

Теперь все кончено! Так вот и летний зной жестоко и безжалостно губит весенние всходы, не дав им дозреть.

Но и Хедеши отнюдь не чувствовал себя победителем. На сердце у него было неспокойно, а во рту он ощущал горький привкус от тех слов, которые в гневе выпалил. В ту ночь, встретив парочку у гумна, он дал волю своему негодованию, но тогда было совсем другое дело. Окутанный мраком ночной мир выглядит иначе, чем днем. И мысли в голове легче рождаются, и слова произносятся с легким сердцем. А вот сказанное днем… Правда, ничего такого, что вызвало бы у него раскаяние, он за собой не чувствовал. То же самое, не испытывая угрызений совести, он мог повторить еще раз. А то и похлеще. И тем не менее…

Надрывный плач за дверью до боли сжимал ему сердце. Хедеши любил дочь больше других своих детей. Сейчас он старался уверить себя, будто делает все для ее же блага, но как неприятно слышать рыдания безутешной Маришки. Ее страдания отзывались в его душе болью. Он стоял, уставившись невидящим взором на улицу, не находя сил сдвинуться с места. Он думал, что было бы хорошо, перешагнув рамки времени, сразу очутиться в будущем, хотя бы на несколько лет вперед, чтобы это плачущее, страдающее и неразумное дитя могло убедиться, как он правильно поступил, желая ей только добра… Измученный непривычным напряжением, вызванным тщетной попыткой представить в своем воображении будущее, он не прочь был унестись и в прошлое, благо это было легче сделать. Повернуть бы все вспять, к прежним временам, назад лет на десять, пятнадцать, а то и двадцать. Тогда не пришлось бы прогонять того парня. Не было бы в том нужды. Но где там!..

Он рванул дверь и, заглянув в полутемные сени, сердито, больше для виду, прикрикнул:

— Ну, будет, будет реветь!

В это время открылась калитка, и, опираясь на суковатую палку, во двор вошел отец Хедеши. Он давно уже жил у одной из своих дочерей — с тех самых пор, когда общий семейный очаг погас и семья распалась. Землю со всеми угодьями, которой владели сообща и сообща обрабатывали, пришлось переделить. Скрепя сердце старик примирился с распадом семьи, считая это настоящим бедствием. На сына Антала, хотевшего стать самостоятельным хозяином и настойчивее других сыновей ратовавшего за раздел земли и имущества, он затаил горькую обиду, которую так и не мог никогда простить. Старик редко навещал Антала, почти всегда уходил от него раздраженным, бранясь на всю улицу, и, даже отойдя далеко от дома, не переставал оглядываться и угрожающе потрясать суковатой палкой.

Гость по-стариковски семенил к дому и, казалось, отстукивал каждый свой шаг не только палкой, но и босыми ногами. Семьдесят лет он почти не носил обуви, огрубевшие от ходьбы босиком ступни до того затвердели, что стали как добротные подметки сапог. Его никогда не видели опрятным, чисто одетым. Бессменный, донельзя засаленный черный доломан с медными пуговицами лоснился от грязи. Из насквозь просалившейся шляпы старика вполне можно было мыло варить.

— Здравствуй, сынок, — поздоровался он и, не сказав больше ни слова, заковылял дальше, как он это обыкновенно делал, желая осмотреть хозяйство и удостовериться, все ли в порядке.

— Здравствуйте, отец.

Начинал он с конюшни и хлева, кончал овином и гумном. Осматривал все придирчиво, не забывая заглянуть и в курятник. Там пересчитывал не только самих кур, но и снесенные яйца. Ему очень хотелось отыскать хоть малейший признак, по которому можно было заключить, что на усадьбе сына Антала дела обстоят неблагополучно и земля, которую тот получил при разделе хозяйства, со всем, что на ней есть, того и гляди, скоро превратится в пустыню. Но старик ни к чему не мог придраться, потому что с тех пор, как сын отделился, хозяйство его набирало силу. Добра здесь заметно прибавилось: оно по меньшей мере удвоилось. Тем не менее он не упускал случая лишний раз все придирчиво оглядеть, надеясь обнаружить сыновнюю нерачительность и леность.

На сей раз старик против обыкновения что-то уж очень быстро покончил с осмотром, который делал в силу укоренившейся привычки.

— А домочадцы где же? — спросил он.

— Где-то здесь, — нехотя ответил Хедеши. — Кто в дому, кто по хозяйству хлопочет.

— А все-таки тут есть к чему руки приложить… как я погляжу. Кукурузный амбар чинить надобно, куры под него пробираются.

— Пусть себе пробираются на здоровье. Все равно там хоть шаром покати. Кукурузы нет и не предвидится, так что нечего в него засыпать. По крайней мере куры хоть загадят, все не пустой будет стоять. — Горькая усмешка скользнула по губам Антала.