Йожеф Дарваш - Колокол в колодце. Пьяный дождь

— Он не может этого сделать.

— Еще как сможет! В свое время он потребовал от меня подписать долговое обязательство именно на таких кабальных условиях…

После каждого признания Вардаи все глубже втягивал голову в плечи, не переставая при этом виновато моргать глазами, словно ожидал удара. Лёринц еще никогда не видел тестя таким обескураженным и беспомощным.

— Чем же я могу помочь? — развел он руками.

— Может, достанешь денег взаймы… у кого-нибудь… ведь есть же у тебя знакомые…

— Прошло всего несколько недель, как мы сюда переехали. Мог ли я успеть завести новые знакомства? — Помолчав немного, Балог добавил: — К тому же это не выход — новые долги только обременяют. А нельзя продать другое угодье?

— Очень сложно. Видишь ли, скажу тебе откровенно, у нас там все… как сложенные друг на друга кирпичи: один держится на другом, вытащишь один, рухнет вся кладка.

Они помолчали, сосредоточенно глядя на вьющийся сизоватый дымок от сигары.

— Видишь ли, — продолжал Вардаи, — ежели бы мне привалило счастье и по нашей земле прошла бы железная дорога…

Он старательно и долго разминал сигару, делая вид, что обронил это замечание так, между прочим.

Балог сидел с кислой миной, ничего не отвечая тестю. Снова воцарилось тягостное молчание, нарушаемое лишь сопением Вардаи. Словно не замечая холодности зятя, Вардаи с нарочитой живостью спросил:

— А ты знал Гезу Зомбори?

— Младшего?

— Нет, его дядюшку.

— Что-то не припоминаю.

— Разве ты у нас его не встречал?

— Не помню.

— Так вот, представь себе, он подвизается у вас в управлении железнодорожной компании «Алфёльд — Фиуме». Его недавно избрали членом правления.

— Все может быть. Для этого достаточно заручиться протекцией влиятельной персоны, и дело в шляпе.

— А кого ты считаешь влиятельной персоной, способной оказать протекцию?

— Во всяком случае, не себя, — отрезал Балог. Затем, чтобы хоть как-то сгладить впечатление, произведенное своей резкой репликой, добавил примирительно: — Видишь ли, приступая к строительству железной дороги, прежде всего думают, насколько это предприятие выгодно, а не о том, когда здесь станут ходить поезда. В этом деле важно привлечь иностранный капитал, зарубежного предпринимателя. Естественно, кто-то нужен и для того, чтобы выхлопотать в верхах, в Пеште, все необходимое для предприятия. Заполучи подпись влиятельного лица, и тебе предоставят тепленькое местечко члена правления. Вот как это делается…

Вардаи сказал упавшим голосом:

— Понятно, ведь Зомбори родственник самого министра финансов Лоняи.

Больше он не проронил ни слова, только изредка укоризненно поглядывал на зятя. Казалось, он ставит ему в вину отсутствие у того сановных родственников. Балог делал вид, будто полностью исчерпал тему и все разъяснил тестю, к полному его удовольствию. Однако он только теперь начинал вникать в суть сказанного им. Что же можно предпринять? Он стал перебирать в памяти своих новых знакомых. Вот, допустим, главный инженер управления Беллак: фигура малозначительная, помочь он ничем не сможет. Веркмейстер? Он, правда, член правления, но тоже вряд ли… Солга? Это он устроил его сюда, на строительство, но к нему неудобно обращаться с новой просьбой.

Собственно, о чем он может его просить? «Прошу покорнейше выслушать меня, ваше превосходительство, мой тесть…»

Балог с досадой отмахнулся от этой мысли; какое ему дело до всего этого? Теперь, когда родичам жены грозит беда, они, конечно, не прочь ухватиться за него. А ведь до сих пор считали его прощелыгой. Даже щенок Геза и тот…

«Ты ведь все-таки не чужой, тебе небезразлично…» — Все еще звучали в его ушах слова, произнесенные тестем. Они были крайне неприятны ему. Ты ведь не чужой… Прежде этого небось не говорили… В прошлый раз тесть осмелился сказать ему, чтоб он знал свое место…

Злоба и досада нарастали в душе Балога. Еще немного, и все в нем уже кипело от негодования. И, как бы нарочно распаляя себя, Балог начал лихорадочно рыться в памяти, выискивая все новые и новые обиды, причиненные ему тестем. Так-так, что же еще ему говорили обидного? С какой интонацией и каким пренебрежительным тоном? С какой презрительной усмешкой при этом на него поглядывали?..

Подчас и горечь может облегчить душу человека, так острая боль избавляет страдающего от ноющей боли. Но, увы, подобная мучительная попытка на этот раз Балогу не удалась. Его неотвязно преследовала мысль о Гезе, прожигавшем жизнь в Пеште. Он смотрел на сидевшего рядом человека, сознавая необходимость понять, что происходит вокруг него самого… И хирург причиняет больному лишь новую боль, если, собираясь вскрыть нарыв, промахнется и вонзит скальпель в здоровую ткань. Почему у него дрожит рука и не хватает мужества сосредоточить внимание на том месте, где болит? Почему не хватает мужества вскрыть скальпелем пораженное место?