Иван Свистунов - Сказание о Рокоссовском

— Как нужны сейчас нашей армии такие военачальники! — нахмурился Рокоссовский.

— Я вам признаюсь, Константин Константинович: ломаю все голову — будет война или нет? С одной стороны, договор о ненападении, торговля, то да се, а с другой стороны, ведь фашисты они, враги наши.

— И враги серьезные.

— Времечко! — сокрушенно вздохнул полковник. — Как вы думаете, Константин Константинович, если Гитлер нападет на Советский Союз, будут немецкие рабочие сражаться против Красной Армии? Ведь сколько немцев голосовало за Тельмана, за Германскую коммунистическую партию? Миллионы!

— Гитлер уже семь лет у власти. За семь лет много можно сделать. Уничтожить, загнать в тюрьмы и концентрационные лагеря весь цвет нации, развязать самые низменные инстинкты, особенно у молодежи, еще не окрепшей, не имеющей жизненного опыта. Впрочем, Гитлер этого и не скрывает. Помните, что он говорил? Я, дескать, освобождаю человека от унижающей химеры, которая называется совестью.

— Совесть — химера! Это же каменный век! — возмутился Петр Иванович, даже усы-пики зашевелились.

— Если не хуже. Он считает, что совесть, как и образование, калечит человека. Так и заявляет, что его не удерживают никакие моральные соображения.

На добродушном лице Петра Ивановича застыло непривычное выражение брезгливости и ожесточенности.

Рокоссовский говорил, глядя в глубокую даль моря:

— Вот и представьте себе молодежь, которой каждый день внушают, что все дозволено. Геринг призывает открыто: убивайте каждого, кто против нас, убивайте, убивайте, не вы несете ответственность за это, а я, поэтому убивайте.

— Банда головорезов! — почти выкрикнул Петр Иванович.

— Не так просто. В германской армии есть такие генералы, как Гудериан, Манштейн, Модель, Роммель. Опытные в военном деле, уже набившие руку в захватнических войнах.

— Грустно все это, Константин Константинович, — помрачнел полковник. — Но, как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.

— Верно, но еще верней будет: на бога надейся, а сам не плошай! Враг перед нами грозный, и нельзя закрывать на это глаза.

«...Море смеялось».

А у самой воды сидели двое и, задумавшись, смотрели в голубую морскую даль, такую спокойную и мирную.

Народный комиссар обороны СССР Маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко был озабочен, даже мрачен. За те долгие месяцы, что они не виделись, Тимошенко и постарел, и как-то осунулся.

Рокоссовский невольно подумал: нелегко сейчас Семену Константиновичу. В трудные, напряженные дни стал он Наркомом обороны. Сколько иллюзий мы похоронили в финских снегах! Сколько теперь надо переделать, доделать...

О многом хотелось поговорить со старым сослуживцем. О пережитом, о друзьях, о семейных делах... Но есть один вопрос, который и на уме, и на устах, который и днем и ночью стоит перед тобой, все заслоняя и отодвигая на задний план.

— Семен Константинович, воевать будем?

Тимошенко хмуро молчал, резко отстукивая костяшками пальцев по полированной глади обширного письменного стола.

— Спросил бы чего полегче.

— А все же?

У туго сжатого рта наркома резко обозначились невеселые складки. Сказал трудно, со вздохом:

— Придется воевать.

— Скоро?

Нарком сердито посмотрел на собеседника. И говорить не хотелось, и не говорить нельзя. Ведь воевать придется не дяде, а и ему, и Рокоссовскому, и всем...

— Кто знает когда? Даты я не знаю. Но по всему видно — придется. Никуда не денешься, — откровенно, без обиняков и дипломатии, как солдат солдату, сказал Тимошенко. — Империалисты науськивают на нашу страну Гитлера. Не дадут они нам мирно строить социализм.

— Ясно, что не дадут.

— Хорошо бы оттянуть. А готовиться надо сейчас, сегодня. Война, сам знаешь, не конный праздник с фанфарами. Трудная будет война.

Энергичное лицо наркома еще больше помрачнело. Новые морщины пересекли лоб. Рокоссовский снова подумал: «Да, нелегко ему сейчас приходится. Шутка ли сказать — Нарком обороны!»

Поднялся. Спросил:

— Куда?

— Ты куда хотел бы? — на вопрос отвечая вопросом, посмотрел на него Тимошенко.

— Куда прикажешь. Солдат!

Тимошенко на минуту замолчал, словно еще не решил, еще колебался.

Сказал мягко:

— На старое место.

— Как на старое? — Рокоссовский никак не ожидал такого предложения. Оно показалось ему несуразным, даже несерьезным.

— Очень просто, принимай пятый кавалерийский корпус, он теперь в Киевском военном округе. Понимаешь, скольким нашим людям твое возвращение туда бодрости прибавит! Вот так! — Тимошенко невесело усмехнулся: — Жизнь, она штука сложная. Дело у нас одно: не дать в обиду советскую землю. Вперед нам надо смотреть. Мы солдаты, и с нас народ спросит, если что...