«Рожденная среди бедняков, но забывшая и предавшая их, некогда могущественная фаворитка, умирая, потеряла всю свою надменность. Жалкая и обезумевшая от предсмертного страха, она, своим ревом, однако, не пробудила ни в ком сожаления – так велико было презрение к ней народа».
Когда телега подъехала к месту казни, подручному палача пришлось тащить мадам Дюбарри на эшафот, ибо у нее подкосились ноги. Ей приписывают срывавшиеся с губ слова, превратившиеся во французском языке в крылатое выражение: «Еще минуточку, господин палач, еще минуточку!» Современники уверяют, что ее крики впервые пробудили сочувствие в толпе, привыкшей к надменности поднимавшихся на эшафот аристократов, которые обливали молчаливым презрением собравшуюся на площади падкую до кровавых зрелищ чернь. Когда нож неудачно застрял в ее располневшей шее, женщина испустила дикий вопль, напоминавший крик убиваемого зверя.
Голова бывшей фаворитки упала в корзину. Палач громко прокричал: «Да здравствует революция!» Далее изувеченное тело Жанны Дюбарри вместе с отсеченной головой увезли на тачке и сбросили в общий ров на кладбище Ла-Мадлен, куда почти два месяца назад швырнули останки королевы Марии-Антуанетты. Две соперницы, некогда имевшие репутацию самых красивых и элегантных женщин королевства, обрели свой последний приют в одной могиле.
Через несколько дней были казнены шевалье д’Эскур и управляющий Жанны Дени Морен. Грив позднее хвалился, что отправил на гильотину семнадцать человек.
Но в череде подобных событий времен террора казнь мадам Дюбарри выглядела отнюдь не рядовым событием.
Уже 9 декабря, на другой день после казни, лондонское издание «Джентльменс Мэгэзин» посвятило ей статью под рубрикой «Некрологи на важных особ». Рассказ о ее последнем дне был изложен с большой точностью и без малейшей тени недоброжелательства. Оперативностью лондонских тружеников пера в ту эпоху полного отсутствия телефонов, телеграфа и прочих современных средств коммуникации остается только восхищаться.
Их парижские коллеги, напротив, дали волю своему революционному злорадству и разразились высокопарными тирадами в духе того времени, как эта сделала газета «Революсьон де Пари» (№ 214):
«Революции недоставало казни сей женщины. Пока ее оставляли в живых, можно ли было восхвалять себя за то, что сии нравы возрождались во Франции? Можно ли было оставлять безнаказанной проститутку предпоследнего из наших тиранов, бросившую в заключение и оставившую гнить там столько честных граждан за обладание мужеством открыто говорить, что Дюбарри была публичной девкой и что Людовику ХV достались объедки тех постыдных мест, завсегдатаем которых она была до того, как попала в руки сего султана? Именно к сей женщине, одно лишь имя которой заставляет граждан покрываться краской стыда, усердно устремлялись высшая знать, высшие священнослужители, высшее чиновничество, дабы быть причисленными к ее двору и путем низостей и бесчестных поступков заслужить ее улыбку…
Чего уж там говорить о нравственности Людовика ХV, который вначале делал вид приверженца поведения строгих правил и вменял его в обязанность простодушным людям! Первым актом справедливости, который должен был бы осуществить Людовик ХVI по восшествии на трон, был бы приказ о начале процесса против Дюбарри. Ничего подобного: муж Антуанетты, проявляя уважение к гнусной подружке распутства своего пращура, сохранил ее доходы, ее сокровища, ее дворец в Лувесьене и позволил ей наслаждаться в мире и спокойствии, даже с некоторым уважением, постыдными плодами своего публичного распутства. Пока сия женщина, само имя которой вызывает у нас отвращение, лелеяла надежду купить себе жизнь, возвратив свое имущество народу, она довольно устойчиво сохраняла свое самообладание; но, когда ей зачитали приговор, мужество покинуло ее… На своем последнем пути она не возбуждала и тени чувства жалости; более того, ее физиономия выглядела отталкивающей; ее лицо все еще несло на себе печать порока. Сближение Антуанетты и Дюбарри, которых отвезли в одной и той же тележке, было осознано всеми и доказало, что царство равенства и справедливости, в конце концов, сменило уродства тирании».
В издании «Карающий меч» выражаются подобные же чувства, хотя и более умеренно:
«Народ, всегда исполненный чувства справедливости, всегда беспристрастный в своих суждениях, свидетель, убежденный во всех преступлениях сей омерзительной куртизанки, ничуть не был удивлен малодушием, сопровождавшим последние моменты ее жизни. Она умерла так же, как и жила, и не смогла, как и многие негодяи такого рода, найти в себе силу скрыть свое раскаяние под лживым покровом умения владеть собой».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу