Александр Бородыня - Крепостной шпион

На четвёртый день из дома, под присмотром самого хозяина, слуги внесли два гроба. От парадного крыльца до ворот Спаса гробы пронесли на руках. Все вошли внутрь. Девушки среди сопровождающих не было.

Василий понял, что покойников теперь отпевают, хотел уйти, но почему-то не решился.

Ближе к сумеркам к храму подкатил длинный простой катафалк. Убранства на катафалке никакого не было, и от обычной телеги, на каких перевозят в фигурную мебель, отличали его только красная полоса по чёрной ткани и строгое платье кучера.

Не решаясь приблизиться, Василий смотрел издалека. Пошёл снег. За снегом было видно как растворились двери, и один за другим из церкви появились два закрытых гроба. На сей раз им предстояло пересечь весь город.

Если б всё случилось лет 15 назад, то положи бы, конечно ж, здесь же, в приделе. А после нескольких эпидемий, унёсших тысячи жизней, специальным указом, хоронить в черте города, вокруг храмов, было запрещено. Хоронили теперь, в основном, на Митрофаньевском — а это по снегу часа два скользить.

Никакой процессии. Никакой музыки. За катафалком последовала только одна аккуратная небольшая карета и трое верховых в форме гусарского полка.

Поручик так бы и не понял смысла, произошедшего на его глазах, но обернувшись, увидел знакомого подьячего на ступеньках Спаса. Подьячий шептал неразборчиво молитву и крестился.

«Неужели те двое замёрзших из храма, — подумал Василий. — Не слишком ли много чести. Неужели всё это время мёртвых поддержали в доме Бурсы, а теперь хоронят как благородных — странное дело.

До самого вечера, до темноты, поручику так и не удалось заметить в окне силуэт девушки. Предмет его страсти бродил где-то по дому, был совсем рядом и, казалось теперь, был бесконечно далёким. Но зато Василий не без удивления отметил как открылись несколько окон загадочного четвёртого этажа — слуги проветривали помещение. Опускались одна за другою тяжёлые чёрные портьеры в четвёртом этаже. Нижние окна загорались, цвет свечей заиграл, заискрился на кремовой ткани. Клавесинная музыка, весёлый смех. К крыльцу подкатывали и подкатывали экипажи.

В городе, как это бывает зимой, моментально стемнело. Поручик больше не искал в окнах тонкий женский силуэт. Напряжённо запрокидывая голову, он смотрел на неподвижные чёрные портьеры, но пробиться взглядом сквозь мрак было невозможно.

Даже если бы Василий Макаров и смог увидеть происходящее в четвёртом этаже особняка, всё равно тайный смысл ритуала остался бы недоступен для его понимания.

Поделённый тонкими перегородками, этаж выглядел как очень укая тёмная галерея. Перегородки, не достигающие потолка, были в полтора человеческих роста, и, проникнув в центр этой странно обустроенной залы, можно было испытать головокружение. Даже у лица лишённого фантазии, здесь возникало чувство избыточного лишнего пространства вокруг.

В две стороны открывались большие четырёхугольные проёмы-комнаты. В первой комнате, в самом центре, возвышался стол, покрытый чёрным бархатом. На столе лежала открытая книга, серебряная полоска-закладка на строфе: «…уже оправдало словно большинством их, а они не веруют…»

Рядом с книгой, поперёк стола — обнажённый короткий меч. Слева от меча погашенный медный светильник на 9 свечей. Но первое, что бросалось в глаза, был просвеченные изнутри белый человеческий череп. Внутри черепа неровно горела масляная лампада, и глазницы как будто приоткрывались в колышущейся темноте, то смыкались совсем, то вспыхивали ярко и смрадно, а рядом с черепом — хрустальная чаша с обычной водой.

Когда лампада внутри черепа вспыхивала особенно сильно, можно было разглядеть на стенке написанный золотыми буквами девиз: «Познай себя — обрящешь блаженство внутри тебя сущее».

В те самые минуты, когда взгляд Гвардейского поручика Василия Макарова скользил по завешенным окнам, в зал уже ввели за руку человека чёрной повязкой на глазах.

Человек был без шляпы, без парика и без шпаги. Подступив сзади, кто-то невидимый в темноте накинул на его плечи тёмную мантию, украшенную странными знаками, те же руки сняли и повязку с глаз.

— Счастлив будешь, брат, если живо ощутишь в себе тьму невежества и мерзость пороков и их возненавидишь. Сие ощущение спасительно для тебя будет, — то затихал, то гремел рядом с вошедшим знакомый ровный голос, — и может дать тебе средства приблизиться к источнику.

Всё та же рука, овладев ледяною от напряжения послушной рукою, приблизила её к рукоятке меча и оставила.