Владимир Валуцкий - Три Ярославны

И вот проходит немного времени, и скороходы возвращаются с Феодором, который выглядит как помутившийся разумом, водит вокруг ошалелыми глазами и одно только бормочет: «Лепота... лепота чудная...»

— Очнись, — говорит ему Харальд и протягивает свиток.

Тогда Феодор как бы и вправду очнулся, узнал, с кем он и где, и говорит:

— Голова кругом пошла, столь чуден град сей зодчеством своим, ваянием и живописью! Дозвольте вина выпить.

Феодору наливают вина, он выпивает, разумом совсем светлеет и разворачивает свиток.

Катакалон говорит:

— Пусть твой чтец поправит меня, если что не так. — И он читает по своему свитку и доходит до главного, где говорится об условиях договора. — «За службу же, — читает Катакалон, — благословенный заплатит пятнадцать тетрадрахм, или три эрийра, на воина и двадцать пять тетрадрахм на рулевого». Так? — спрашивает он Феодора.

— Так, — говорит Феодор, следя по своему свитку.

— «С добычи же, за вычетом трёх четвертей в казну Империи, Харальд получит свою полную треть, сколь бы велика ни была добыча»...

— Так, — радуется Феодор.

— «Для жилья же Харальду с людьми будет выстроен дом, обитый изнутри красным бархатом, и во всём ином они будут чтимы как приближённые слуги василевса». Так? — завершает Катакалон.

Феодор аж дух перевёл, так ему прочитанное понравилось, и говорит:

— Точно так.

— Тогда, — говорит Катакалон, — мы можем сейчас же скрепить договор подписью и клятвами на Евангелии и мече. Так?

— Не так, — говорит Харальд.

Все смотрят на Харальда и удивляются, Харальд же хмур.

— Чего же ещё хочешь? — спрашивает грек.

Харальд говорит:

— Ничего. Но не могу служить тому, кого не видел. Когда я буду перед конунгом?

— Первый раз вижу такого упрямца, — в сердцах говорит Катакалон.

Харальд говорит:

— Посмотри.

Катакалону кровь к лицу прилила от гнева, но он сдержался последний раз и кивнул:

— Хорошо. Но не взыщи за ожидание.

Он встал, и Михаил Пселл встал, не переставая писать на дощечке. И все встали, потому что не о чем было больше говорить.

И варягов отвели обратно на корабль, флейтист же последовал за ними, играя на флейте.

Вот проходит один день, и другой, и Харальд ждёт известий на своей ладье у пристани.

И проходит ещё день, и является от Катакалона человек, который спрашивает, не нужно ли чего варягам — еды или питья.

— Что нам нужно, сам знаешь, — отвечает ему Харальд.

— Этому не пробил час, — говорит грек. — Не желаешь ли осмотреть святыни Константинополя? Только у нас ты сможешь увидеть чашу, в которой Иисус превратил воду в вино, икону Богородицы работы евангелиста Луки, а также топор, коим Ной построил ковчег.

— Лучше, — говорит Харальд, — забери отсюда вашего гудошника, пока я не отрубил ему голову вместе с дудкой.

Здесь надо сказать о человеке, играющем на флейте, что он играл на берегу все дни, исполняя волю конунга греков. И совсем к тому времени обессилел. И отдал бы душу Богу, если бы Феодор не приносил ему попить и поесть.

— И это не в моей власти, — говорит посланец. — Разве что он и вправду умрёт.

Ульв говорит:

— Идёт к тому.

— Но тогда, — говорит грек, — спафарий пришлёт нового, ибо никто не может отменить решения василевса.

И посланный грек ушёл, а игрец на флейте горько заплакал. А куда он исчез под утро, мне, Ингвару, грешному рабу Божьему, неведомо, в чём присягаю и клянусь.

На другой день сам Катакалон со свитою является на берег.

— Свершилось! — говорит он. — Запомни сей день, Харальд, ибо сегодня ты узришь благословенного помазанника Божия.

— Давно бы так, — говорит Харальд.

Он быстро собирается, и вместе с Ульвом, Чудином, Эйливом и Хальдором, взяв с собою Феодора, идёт за спафарием.

Чем ближе подходят они к Священному дворцу конунга греков, тем больше на улицах людей, любопытно на них глазеющих, и стражников в доспехах, и знатных греческих мужей. Улица же, ведущая к дворцу, выстлана коврами.

Феодор всему радуется и говорит:

— Спасибо, Харальд, что взял меня. Я слышал, в царском дворце чудес — дивное множество!

Тогда Харальд тихо говорит своим:

— Лучше будет нам не дивиться ничему, хотя бы и увидели то, что никогда не видят в северных странах.

И они идут по драгоценным коврам гак, как будто бы улица не покрыта ничем, и так же входят в Священный дворец, ослепляющий позолотою и величием.

Катакалон говорит:

— Напоминаю вам о земном поклонении, без которого не может состояться торжество приёма.