Адель Алексеева - Кольцо графини Шереметевой

Екатерина таких же простых кровей, как и он, — прачка мариенбургская, на все руки мастерица, нраву весёлого, ясного. Царя в буйстве в чувство приводила и его, Алексашку, укрощала. А ныне с умом надо действовать, глядеть в оба... Главная беда: Иван Долгорукий любимым товарищем Петру сделался — и чем только приворожил? Отвадить надобно, пусть наследник лучше с Шереметевым Петром водится. А как?..

"Так, шагая по кабинету, размышлял Меншиков, заложив за спину сильные, цепкие руки. Хмурил брови, мягко вышагивал длинными ногами в татарских сапогах. Не было слышно шагов его за закрытой дверью, а походка напоминала поступь зверя, почуявшего опасность...

Остановился возле шандала, загадал: ежели одним дыхом погасит все свечи — быть добру, выдаст дочь за императора, станет властелином, ежели нет, то... Остановился поодаль, набрал воздуху, дунул, но... то ли слишком велико расстояние, то ли волнение овладело — только две свечи погасли.

Меншиков обернулся вкруг себя, словно ища виновника этакого казуса и стыдясь за себя. Затем рванул колокольчик, дёрнул штору, она неожиданно оборвалась, обрушилась — и вельможный князь выругался...

Примета оправдалась: на другой день наследник-царевич сбежал из меншиковского дворца.

Пётр II, прихрамывая, подошёл к окну, глянул на дорогу, и нетерпение отразилось на его лице: где он, отчего нейдёт верный его товарищ?..

Царевич Пётр строен, высок, здоровый румянец на щеках, лицо продолговатое, обликом отца напоминает, несчастного царевича Алексея, а голубыми глазами — мать, принцессу Шарлотту Вюртембургскую. Его можно бы назвать красивым, кабы не хмурое, насупленное выражение.

Всё в его жизни определялось тяжким крестом его рождения. Постоянно слышал он назойливые голоса — высокие и низкие, хриплые и певучие, требовательные и укоризненные, голоса мачехи Екатерины, опекуна Меншикова, воспитателя Остермана и Ягужинского, Черкасского и Голицына... Но откуда знать, кто из них истинно думает о его благе? И ещё! постоянно слыша похвалы деду — Великому Петру, император-мальчик казался себе рядом с ним ничтожным... Пока жива была мачеха, императрица Екатерина, видел он и ласку и шутки, а как она скончалась — сжал свой кулак Меншиков. Кроме парика немецкого на голове юного Петра оказалась шапка Мономаха, но держал-то её в руках бывший пирожник. Было отчего наследнику иметь лицо хмурое и озабоченное.

Но с некоторой поры появился близ него человек, от которого исходили истинная верность, жизнелюбие, в его присутствии наследник делался улыбчивым и мягким. Звали его князь Иван Долгорукий. С ним можно беспричинно веселиться и играть, скакать по полям на охоте, спорить о том, что надобно России. Была у него ещё удивительная способность появляться в тот именно момент, когда очень нужен. Впервые явился ещё при жизни императрицы, бросился в ноги великому князю и поклялся служить ему верой и правдой...

Отчего, однако, нейдёт он теперь? Есть нужда, поговорить надобно про Меншикова, а его всё нет и нет. Пётр снова подошёл к окну, опираясь на палочку и хромая — днями понёс его на охоте конь, и опять же спас верный Долгорукий! Пётр увидел подъехавшую к крыльцу знакомую карету.

Наконец-то! Вбегая в комнату, Долгорукий на ходу уже спрашивал про здоровье, про ногу. Не поднимая глаз, но светлея лицом, Пётр упрекнул его:

— Что долго столь не являлся?

— Не виноватый я, Ваше Величество! Принцесса Елизавета просила одного неслуха наказать.

— Принцесса? — Пётр сощурил большие, навыкате глаза.

Красавица Елизавета, дочь Великого Петра, была предметом их общих воздыханий. Императору приходилась она тёткой, была старше его годами и надежд никаких не подавала, Ивану по возрасту была впору, но весёлая и умная Елизавета ни тому, ни другому не выказывала внимания.

— Ну и... как Елизавета? — не скрывая ревнивого чувства, спросил Пётр.

— Со всеми играет и никого не любит. Как всегда! — беспечно отвечал князь Иван.

— А я ждал тебя, оттого что... сказать надобно...

— Про что, Ваше Величество? — Долгорукий живо сверкнул чёрными глазами.

— Про Меншикова. Я от него сбежал, а вчерась он сызнова... За своё... Сестре Наталье подарил я червонцы, а он забрал.

— Хм?.. Экий самоуправец!

— Могу ли я с сими делами его мириться? Знает ведь, как люблю я Наталью, заместо матери мне она, отрада и жалостливость её мне дороги, а он запретил — как такое стерпеть?

— Ваше Величество, дерзость сие великая есть! Виданное ли дело — царю перечить? — беззаботно поигрывая шпагой, отвечал Долгорукий. — Он хочет овладеть вашей волей.