Мишель Зевако - Борджиа

Растерявшись от страха, боясь не за себя, а за Беатриче, шевалье сделал отчаянное усилие собраться с духом.

– Князь… – начал он.

– Ни слова! – прервал его старик, да таким изменившимся голосом, что Рагастен едва узнал его. – Я всё видел, всё слышал. Благодарите небо, что я сохранил хладнокровие и избежал скандала, пятна на моем имени, что не убил вас там же, как паршивую собаку! Завтра… я вас жду… у себя!

– Я приду, князь! – с неожиданным спокойствием воспринял Рагастен слова Манфреди.

– Рассчитываю на это, синьор, если в вас осталась хоть крохотная частичка чести и достоинства!

– Я приду! – высокомерно повторил Рагастен.

В знак прощания он махнул князю рукой и, не заботясь теперь об уже ненужной предосторожности, направился прямо к решетке, перелез через нее и скоро вернулся к себе.

Ночь он провел ужасно. Он придумывал возможности соглашения, но они одна за другой рушились. Наступил день, но шевалье так и не нашел ничего утешительного. Но прежде чем явиться к Манфреди, он решил известить княгиню Беатриче.

Однако когда шевалье прибыл во дворец Альмы и быстро обежал галереи и залы, где обычно встречал Примаверу, он не увидел княгини. Терзаемый беспокойством, шевалье послал предупредить князя Манфреди о своем прибытии во дворец и о готовности предстать перед ним. Ему ответили, что князь проводит секретное совещание и Рагастену придется обождать.

К полудню он узнал, что никакой аудиенции не будет, а по дворцу пошел слух, что князь Манфреди серьезно болен. К Рагастену подошел один из слуг князя.

– Мой хозяин, – сказал он, – просит вас прийти к нему вечером.

Рагастен покинул дворец в еще большем возбуждении, чем пришел туда утром. Манфреди, конечно, не был ни на каком совещании. Просто ранним утром он упросил графа Альму не отпускать дочь от себя в течение всего дня под любым предлогом. Потом старик начал готовиться к встрече с Рагастеном. И когда около пяти часов ему сказали, что шевалье ждет у двери, он распорядился ввести Рагастена. Через несколько мгновений мужчины стояли один против другого. Их разделяла какая-нибудь пара шагов. Они разглядывали друг дружку с болезненным любопытством, словно прежде никогда не виделись…

В этот момент открылась большая двустворчатая дверь, и вошел слуга; он прошел на середину кабинета и громким голосом объявил:

– Военные герольды и офицеры-парламентеры монсиньора Чезаре Борджиа, герцога Валентинуа, герцога Гандийского явились для передачи монсиньору князю Манфреди, главному военачальнику союзной армии, мирных предложений своего благородного начальника.

Рагастен даже не пошевелился. Возможно, он и не слышал громогласного объявления. Он только увидел, как рука князя Манфреди сползла с рукояти кинжала. Он видел, как князь поднял голову и уставился прямо перед собой почти безумным взглядом. Шевалье проследил за этим взглядом и только тогда увидел раскрытую двустворчатую дверь.

Большую галерею заполняли офицеры при оружии и синьоры. Возле двери трое герольдов в церемониальных стеганых камзолах протрубили в фанфары, после чего в кабинет вошли трое офицеров из армии Чезаре… Дверь закрылась.

Всю эту сцену Рагастен видел, как во сне. Герольды встали в ряд у двери. Офицеры-парламентеры, оставив свиту в галерее, приблизились к князю Манфреди и низко поклонились.

– Что привело вас ко мне, синьоры? – спросил князь устало, и всё еще не отрывая взгляда от Рагастена.

– Монсиньор, – начал один из парламентеров, – мы, офицеры армии монсиньора герцога Валентинуа и Гандии, нашего властелина, мы пришли, чтобы передать вам предложение о мире…

Князь Манфреди, мертвенно-бледный, с крепко сжатыми зубами, медленно кивнул головой.

– Вот это предложение, которое вы, главнокомандующий союзной армией, оцените сообразно той высшей мудрости и несравненному духу справедливости, какие признает за вами вся Италия… Монсиньор Чезаре Борджиа полагает, что пролито слишком много крови и пришло время, когда междоусобицы, раздирающие нашу несчастную Италию, должны утихнуть. Он полностью отказывается от любых претензий на графство Монтефорте. Он обязуется вывести свою армию на земли Рима. Кроме того, он обязуется никогда больше не поднимать оружие против Монтефорте. Он обязуется восстановить некоторые исчезнувшие княжества, в особенности ваше, монсиньор, со всеми их правами, привилегиями и прерогативами.

Манфреди с изумлением слушал эти чрезвычайные предложения.