Нина Молева - Привенчанная цесаревна. Анна Петровна

— Моложе... Вот из-за того покойная родительница и заторопилась меня женить, камень на шею навязала. Думай теперь, как жить. Глаза б мои её, постылую, не видели.

— Грешишь, государь, грешишь! Чтоб так о супруге богоданной, перед святым алтарём венчанной! Смириться бы тебе, государь, получше к царице Евдокии Фёдоровне присмотреться. Ну, другая показалась, ну, побаловался маленько — кто Богу не грешен, царю не виноват, так ведь это проходит, государь, верь, проходит.

— У меня не пройдёт! И слов на меня не трать, владыко. Знаю, иначе говорить тебе сан твой не позволяет, а ты по-человечески на дело взгляни. Оженили меня, когда ещё и к девкам-то не тянуло. Выбора сделать не дали — хоть на первый взгляд, словом перемолвиться не успели. Да оно и слава Богу, потому что никаких слов у Евдокии Фёдоровны отродясь не водилось. Окромя пуховой постели да сытного стола, знать ничего не хочет. Чуть что в слёзы. Чего ревёт, чего хочет, сама сказать не может. Скажешь, владыко, все теремные девицы у нас такие? А как же царица Прасковья Фёдоровна? И обиход знает, и словечко ввернуть в беседе сумеет, и во всяком разговоре, хоть самой сказать нечего, сидит слушает. Знала сестрица Софья Алексеевна, какая поддержка братцу её, головкой слабому, нужна. И здесь не промахнулась!

— Твоя правда, государь, всем царица Прасковья Фёдоровна взяла. И красотой ни с кем не поделилась.

— Что уж там! Так и говорят, первая красавица. И с царевной Софьей, умница, не дружилась, Так-то ловко от лишних встреч увёртывалась. Всё в сторонке держалась. Будто в правительницу не слишком верила.

— И так быть могло. Или не по душе ей правительница пришлась. Говаривали, будто царевна Софья от невестки всё наследника добивалась, а та и забеременеть не могла, даром что Иоанн Алексеевич куда моложе был.

— Скажи, владыко, пока Василий Юшков их царским хозяйством не занялся. С 1684-го года супруги без деток жили, а с 1691-го, как Юшков пришёл, за дело принялись.

— Юшкова убрать хочешь, государь?

— Пока нет. Чего зря невестку обижать. Хотя с сыночком дело может выйти непростое. И всё равно, владыко, не тем голова занята. С тобой посоветоваться хотел. Надобно смотр новым войскам произвести. Потешным, как в народе их звать стали. Поглядеть в деле, они ли, стрельцы ли лучше. Войско готовить. Только смотр необычный, а вроде бы сражение промеж них. Там всё и прояснится.

— Сражение, государь? И где же? А людишкам ли беды какой от того не будет?

— Место выбрал под Кожуховом. Время — с половины сентября, как все работы полевые кончатся. А людишки — Бог милостив, много не сгинет. Понарошку ведь биться будем, так что если только случаем кого пришибёт, заденет.

— Тебе, государь, виднее. Коли нужно моё благословение, даю его с лёгким сердцем.

— И ещё, владыко, надобно мне собрать как можно больше ратных. Больно много народу на местах засиделось — о деле военном начисто забыли. Так вот хочу собрать подьячих всех приказов для обучения ратному делу — конных с пистолетами, пеших с мушкетами. Помещиков тоже из двадцати двух городов.

— Широко размахнулся, государь, широко. Господь тебе в помочь. Себя, Пётр Алексеевич, береги. А насчёт приказного семени доняли они меня, куда как доняли.

— Это что окна твоих покоев на Ивановскую площадь выходят? Гляжу, и через притворенные оконца гул стоит.

— А как ему не быть. Это ещё сегодня день обыкновенный, а то надысь перед Московским Судным приказом били кнутом дворянина Семена Кулешова будто бы за ложные сказки. Днём раньше Земского приказу дьяк Пётр Вязьмитин перед Судным приказом подымай на козел и бит батогами нещадно — своровал в деле. А что крику стояло, как Григория Языкова с площадным подьячим Яковом Алексеевым батогами правили — те и вовсе в записи записали задними числами за пятнадцать лет. Семьи собрались, бабы вопили, старухи выли — светопреставление и только.

— Владыко, — только сейчас на ум пришло — а не по той ли ты причине все покои свои перестроить велел — от площади отгородиться, да чуланчики маленькие?

— Всё-то ты, государь, доглядишь. Да и холоду не люблю. В маленьких чуланчиках тепло дольше стоит. Забыл спросить, персону-то матушкину хотел ты дать списать — списал ли?

— А как мне её, родимую, было около себя иначе оставить? Михайла Чоглоков преотлично списал во успении в самый день кончины. У меня теперь в опочивальне висит — душу греет.

— Большую бы ты, государь, радость матушке доставил, коли бы мир в своей семье навёл. Так она, покойница, убивалась, что о доме забываешь, куда бы ни отлучился, первым долгом в Немецкую слободу скачешь. Гостей у немки принимаешь.