Зинаида Чиркова - Корона за любовь. Константин Павлович

Ласунская сошла с наледи на чёрную и вязкую землю возле дороги и огляделась. Вдалеке синел лес, редкие деревья перемежались полосами вспаханной с осени земли, кое-где с проплешинами снега, вилась чёрная расхлёстанная дорога, отороченная наледями по обочинам. Нигде никого.

Ерёмка обошёл возок, покачивая непокрытой кудлатой головой и находя в душе, что дело совсем пропащее. Слава Богу, обошлось только синяками и ушибами, но Ласунская продолжала причитать:

— Убил, без ножа зарезал, треклятый супостат! Что вот теперь делать, ежели не поправишь возка?

Ерёмка отправился искать слетевшее и закатившееся под придорожные кусты колесо. Груша рыдала во весь голос, кляня и погоду, и Ерёмку, а Ласунская вдруг судорожно схватилась за грудь. Там, перевязанные платочком, лежали заветные двести рублей от великого князя Константина, которые Курута тайком сунул ей. Деньги были на месте, и Ласунская немного успокоилась. Теперь вся надежда была на Ерёмку: неужто не найдёт способа поправить возок и ехать дальше?..

Всхлипывания Груши, мрачное молчание Ласунской да бормотание Ерёмки, шарившего по мёрзлым стылым кустам, стояли над землёй, уныло прикрытой сереньким небом с темнеющими облаками.

От тёмно-синей стены леса отделились какие-то точки. Они быстро приближались и скоро превратились в две норовистые тройки, разбивавшие треньканьем бубенчиков тишину степи. Лошади неслись во весь опор, и стало видно их дыхание, сгущавшееся вокруг заиндевевших морд. За ними катились две лёгкие рессорные кибитки, похожие на модные нынче кареты, немного покачивающиеся в такт движению.

— Слава тебе, Господи, — торопливо перекрестилась Ласунская и встала посреди дороги: не могут же лошади наступить на живого человека, а она словно предчувствовала, что такие барские тройки могут и пронестись мимо, оставив после себя лишь взметнувшуюся снежную пыль да летящие из-под копыт мокрые комья земли. — Никогда ещё русские в беде не бросали человека на дороге, — бормотала она. — Вот ежели немцы либо другие иноземцы, те боятся остановки, боятся лихих людей. Да какие ж мы лихие, мы — несчастные!

И она стояла позади перевёрнутого возка, махая ручкой и крича гайдукам [6] Гайдук — выездной лакей в богатых, помещичьих домах. , чтобы остановились.

Тройки и впрямь, не доезжая до возка, остановились, но сделали это только потому, что объехать его не было никакой возможности: высокая наледь по сторонам дороги не давала объезда.

Ласунская побежала к дверцам красивой богатой кареты и ещё издали начала кланяться и кричать несчастным голосом:

— Люди добрые, помогите, сделайте милость, не дайте пропасть бедной вдове!

Она кланялась и кланялась в пояс закрытой дверце и даже не заметила, как легко порхнула на подножку маленькая ножка в меховом башмачке, и, лишь приподняв голову, увидела рядом с собой хорошенькую девчонку лет четырнадцати в легчайшей меховой дорогой накидке и таком же капоре, с висевшей на шнуре меховой муфте.

Девчонка соскочила на землю скоро, вспрыгнула на высокую обледенелую обочину и звонко закричала тем, кто ещё только начинал выбираться из кареты:

— Ой, смотрите, смотрите, возок поперёк дороги лежит, осью в землю ушёл, а лошади все закуржавели...

Смущённо обернувшись к Ласунской, она тихо произнесла:

— Ой, простите, ведь это ваш возок? С вами такая немочь приключилась? А я так кричу, простите великодушно...

Ласунская скорбно качнула головой, но от всего вида егозливой девчонки её так и потянуло к лёгкой улыбке.

— Да это ж не беда, — затараторила девчонка, — мы вас подвезём, у нас на всех места хватит, а лошадей надо припрячь к нашим или привязать сзади...

Из кареты неловко, согнувшись, полезла дородная, нестарая ещё барыня. Ловкие руки двух дюжих гайдуков подхватили её, закутанную в тяжёлую меховую шубу, и аккуратно поставили на мёрзлую землю позади обочины.

Словно и не было здесь старших, девчонка умело и ловко распоряжалась, и даже Ерёмка очнулся от своего унылого бестолочья и побежал распрягать своих кляч, а Груша восторженно смотрела на барышню, несмело трогая её дорогую меховую накидку, и широко улыбалась в ответ на все слова девчонки.

— Марго, — строго сказала по-французски барыня, вынутая из кареты и стоявшая теперь в отдалении от дороги, — что ты так кричишь... — И, обернувшись к Ласунской, виновато произнесла по-русски: — Оглушила, право, эта егоза.

— Что вы! — страстно молвила Ласунская, — да вас прямо сам Господь послал! Слава, Господи, тебе! — истово, широко перекрестилась она.