Майя Лунде - История пчел

Когда я закончила рассказ, Сьяра долго молчала. Она неподвижно сидела, положив руки на книгу, и задумчиво смотрела на меня.

— Можешь идти.

Все-таки решила меня выпроводить? И если я заартачусь, вызовет охрану и прикажет отвести меня домой и запереть там до нужного момента? А потом потребует, чтобы я выступила с речью, и еще с одной, и опять, и снова, и я против моей воли буду исполнять ее приказы.

Но Сьяра поступила иначе. Она открыла книгу и углубилась в чтение.

Я встала, она скользнула по мне взглядом, кивнула на дверь:

— Пожалуйста, оставь меня.

— Но…

Она положила ладонь на раскрытую книгу, словно желая защитить ее, и тихо сказала:

— У меня тоже есть дети.

Со стен свисали полоски обоев, по-прежнему невыносимых в своей желтизне. И я услышал пение — она взмахивала метлой и пела, как и прежде, как и каждый день, тихо и мелодично. Я лежал, повернувшись лицом к окну, наблюдая за трепещущими на ветру бурыми листьями.

Она замела мусор на совок, поставила его возле двери и повернулась ко мне:

— Вытряхнуть тебе одеяло?

Не дожидаясь ответа, сдернула с меня одеяло и понесла его к окну. Я чувствовал себя обнаженным, ведь ничего, кроме ночной сорочки, на мне не было, однако Шарлотта не смотрела на меня.

Она открыла окно, и в комнате потянуло холодом. Со вчерашнего дня заметно похолодало. Ноги покрылись гусиной кожей, и я поджал их.

Перебросив одеяло через подоконник, она принялась трясти его, высоко взмахивая руками. Одеяло парусом взмывало к небу и тут же опадало, но повиснуть Шарлотта ему не позволяла, и одеяло опять взлетало кверху.

Вытряхнув одеяло, она набросила его на меня, холодное, как воздух за окном, придвинула к кровати стул и положила руку на его спинку.

— Хочешь, я тебе почитаю?

Ответа она дожидаться не стала. Она никогда не дожидалась ответа, а сразу направлялась к книжному шкафу. Вот и сейчас она подошла к тщательно расставленным книгам, на минуту задумалась, провела пальцем по корешкам. Выбрав книгу, она вытащила ее с полки.

— Почитаем вот эту.

Названия я не разглядел, а она понимала, насколько это несущественно, и зачитывать его не стала. Что именно она читала, не имело никакого значения, важен был сам ритуал.

— Шарлотта. — Голос дрожал, был по-стариковски скрипучим, чужим. — Шарлотта…

Она посмотрела на меня и качнула головой. Не нужно было, я не должен был этого говорить, ведь я повторял это непрестанно, бесконечное множество раз, и она прекрасно знала об этом. Я просил ее уйти. Уехать. Оставить меня и позаботиться о себе. Жить, но не ради меня, а ради себя самой.

Ее ответ не менялся, и все же я не отступал, повторял свои слова снова и снова, не мог остановиться. Я задолжал ей эти слова, ведь она не пожалела для меня всей своей жизни. Но никакие речи не могли прогнать ее отсюда, так же как и удержать ее.

Она хотела находиться рядом со мной.

Комнату заполнили ее голос и осенняя прохлада. Но мне не было холодно. Голос дочери обволакивал меня. Читала Шарлотта подолгу, никогда не позволяя себе отвлекаться.

Я протянул руку, зная, что она сожмет ее своей ладонью.

Сегодня, как и во все прочие дни, она сидела подле меня, держала за руку и насыщала тишину словами. Она тратила на меня свое время, да что там время, жизнь свою. Одной мысли об этом было достаточно, чтобы встать с постели. Но силы меня покинули. Желания, страсть — все отняли у меня. Впрочем, нет, не отняли, я сам их упустил.

С первого этажа донесся какой-то непривычный звук. Звук, которого мне уже много лет не доводилось слышать. Там плакал младенец. Младенец? Уж точно не мой. У нас гости? Хотя это маловероятно. Вот уже много месяцев в этом доме никого, кроме семьи, не бывало.

Шарлотта запнулась и умолкла. Невероятно, но она прервала чтение и даже чуть склонилась вперед, словно готовясь вскочить.

Там, внизу, кто-то укачивал ребенка. Тильда?

Ребенок еще немного поплакал, но потом успокоился. Шарлотта откинулась на спинку стула, снова взялась за книгу и продолжила чтение.

Я закрыл глаза, чувствуя, как мне передается тепло ее руки, как слова заполняют воздух между нами. Минуты шли. Она читала, а я молча слушал, преисполненный величайшей благодарности.

Однако вскоре младенец внизу вновь захныкал. На этот раз громче. Шарлотта замолчала.

Она выпустила мою руку.

Плач становился все громче, отчаяннее, казалось, этот плач раздвигает стены.

Шарлотта встала, отложила книгу и шагнула к двери: