Майя Лунде - История пчел

Книги из шкафа последовали за чернильницей, а затем та же участь постигла и стул. Сорвав со стен схемы и иллюстрации, я разорвал их на куски, не пощадив даже «морских чудовищ» Сваммердама. Чудеса Господни, что таятся даже в самых мельчайших организмах! Нет, я не желал их больше видеть.

Затем я добрался до обоев. Проклятые желтые обои! Я сдирал их со стен длинными полосками, оставляя огромные проплешины, сквозь которые проглядывала каменная стена.

А потом наконец пришел и их черед. Чертежи улья. Никчемная бумага. Уничтожить их раз и навсегда!

Я напряг мышцы. Смять, разодрать чертежи — вот чего я желал. Но не мог.

Не сумел.

Потому что не вправе был распоряжаться ими. Пусть их уничтожит тот, кому они принадлежат. Только он виноват в случившемся, ему и расхлебывать.

Я выскочил в коридор:

— Эдмунд!

Я ворвался к нему без стука, толкнул дверь, которую он не удосужился запереть, и оказался в комнате.

Он резко сел в кровати. Волосы всклокочены, белки глаз расцвечены красными прожилками. В нос мне ударил запах спирта, и я отвернулся, почти машинально, как и прежде, когда я проделывал то же самое, но обманывал себя и притворялся, будто ничего не чувствую.

Нет. Хватит. Сегодня все будет иначе. И потом тоже. Пора его выпороть. Отходить его ремнем по спине, до крови, до мяса.

Но всему свое время.

— Вот! — Я швырнул чертежи ему на кровать. — Возьми!

— Что это?

— Это ты начал! Они твои! К чему они мне теперь?

— Отец… ты разбудил меня.

— Они ни на что не годятся. Ясно тебе?!

Взгляд его прояснился, он собрался с силами и взял в руки один из чертежей.

— Что это?

— Они не стоят бумаги, на которой начерчены! Мусор!

Эдмунд посмотрел на бессмысленные чернильные пятна.

— А. Это улей, — тихо пробормотал он.

Я старался отдышаться.

— Они твои. Чертежи. Я занялся всем этим по твоему желанию. Распорядись ими, как захочешь.

— По моему желанию? О чем ты?

— Это же была твоя идея. Можешь теперь выбросить их. Сжечь. Разорвать. Поступи с ними так, как сочтешь нужным.

Он медленно встал и отхлебнул воды, держа чашку на удивление твердой рукой.

— Отец, о чем ты толкуешь?

— Это твоя работа. Я создал их для тебя.

— Но почему? — Его взгляд обратился на меня. Когда же в последний раз я вот так, в упор, смотрел на него? Глаза у него заплыли, и выглядел Эдмунд старше своих шестнадцати лет.

— Книга! — выкрикнул я.

— Какая книга? О чем ты?

— Юбер! «Слепой пасечник» Франсуа Юбера!

— Отец. Я не понимаю. — Он глядел на меня как на душевнобольного, словно место мне в лечебнице.

Меня охватило отчаяние. Он обо всем забыл. Забыл о моменте, ставшем для меня самым дорогим.

— Ты оставил у меня на столе книгу… в воскресенье… Когда все остальные ушли в церковь.

Похоже, в памяти его что-то забрезжило.

— Ах да. Весной…

Я кивнул.

— Этого я никогда не забуду. Ведь в тот день ты сам, сам пришел ко мне.

Эдмунд отвел глаза и взмахнул руками, точно хотел ухватиться за что-то, но ничего, кроме кружащихся в воздухе пылинок, перед ним не было.

— Это мама. Она попросила навестить тебя, — сказал наконец он. — Она надеялась, это поможет.

Тильда. Он безоговорочно принадлежал ей. Как прежде. Навеки.

Остаток дня мы вместе мастерили улей. Пока не стемнело. От работы Том не отлынивал, и той неохоты, с которой он принимался за работу прежде, в этот раз я в нем не заметил. Сейчас ему действительно этого хотелось. Он все расспрашивал и допытывался, но и схватывал быстро.

Ритмичный стук молотка. Протяжная песня пилы. И время от времени — тишина. Ветер и птицы.

Солнце нагрело крышу, и жара выжимала из нас пот. Чтобы хоть чуток охладиться, Том засовывал голову под кран, а потом отряхивался, совсем как собака, и хохотал. Тысячи капель ледяной воды разбивались о меня, холодили кожу, и я тоже не мог удержаться от смеха.

Воскресенье прошло почти так же. Мы плотничали и болтали про ульи. Ему, похоже, нравилось. Я его таким с детства не видел. И ел он тоже с аппетитом. На обед даже ветчины кусок сжевал.

Я посмотрел на часы. Мы сидели во дворе и пили кофе. Время близилось к двум, и Тому пора было собираться. Но я молчал. Может, он забыл. Или передумал.

Том тоже посмотрел на часы. А потом снял их и положил в карман.

— Папа, как это было? С первым ульем? — Вдруг посерьезнев, он внимательно смотрел на меня.

— В смысле?

— Первый улей, из которого исчезли пчелы?

— А сам-то как думаешь? Совсем хреново мне было, хуже некуда.