Майя Лунде - История пчел

— Там объяснять долго. А у тебя времени нет.

— Но мне хочется. Правда.

Ты глянь-ка. Прежде я за ним такой настойчивости не замечал. Своей цели он добился — к горлу у меня подкатил комок. Неужели Том всерьез? Я обернулся и посмотрел на него.

— Глупости, — сказал я.

— Папа. Это не потому что я в газете работаю. Это потому… потому что я переживаю. Честно. — Он глядел на меня, и обмана в его глазах не было. — Это же и моя пасека тоже.

Он замолчал, явно не собираясь больше ничего говорить. Молча дожидаясь, когда я сдамся. Его взгляд давил на меня. Красивые у него глаза. Сынок мой. Такой взрослый и такой еще ребенок.

Значит, честно.

— Ладно. — Горло снова перехватило, и я кивнул: — Хорошо. — Я прокашлялся, но вроде как все уже сказал, поэтому мы просто зашагали к мастерской.

Письмо прибыло с вечерним дилижансом. Окрыленность вчерашнего дня еще не покинула меня — все прошло в точности так, как мне виделось, а то и получше. У меня началась новая жизнь. Во мне по-прежнему жил момент — тот, в котором пространство замкнулось на мне, Рахме и Эдмунде, — момент, в котором мечта воплотилась в реальность, когда Идея момента и сам Момент достигли наивысшего единства.

Увидев печать, я задрожал. Карлсмаркт. Это от него, он признал мое изобретение, иначе зачем бы ему писать? Я отправил ему письмо несколько недель назад, его ответ мог добраться до меня в любой другой день, но пришел именно сегодня — подумать только! Я дрожал в страхе, что не вынесу этого безмерного счастья. А вдруг меня постигнет судьба Икара и мои крылья вспыхнут и сгорят? Нет, то, что я испытываю, — это не гордость, я долго трудился, я заслужил это.

С письмом в руках я поднялся в кабинет, уселся за стол и благоговейно, словно готовясь встретиться со святым Петром, сломал печать.

Карлсмаркт, двадцать девятое августа 1852

Почтеннейший господин Уильям Сэведж!

Я с величайшим интересом ознакомился с Вашим письмом и проделанной Вами работой. Искренне надеюсь, что пчеловоды там, где Вы проживаете, получат возможность воспользоваться сконструированными Вами ульями.

Однако перехожу к сути. Полагаю, что с того момента, как Вы написали мне письмо, многое переменилось и Вы успели ознакомиться с трудами пастора Лоренцо Лангстрота. Возможно, Вас уже уведомили об отказе относительно Вашей заявки на патент? Если изложенное мною уже донесено до Вашего сведения, нижайше прошу простить меня.

Насколько я могу судить, Вы пришли к тем же умозаключениям, что и Ваш единомышленник, проживающий по другую сторону Атлантического океана. Должен признать, что немало удивился, знакомясь с описанием Вашего улья, так как он весьма походит на тот, что был создан пастором. В прошлом году я имел честь лично вести переписку с пастором Лангстротом, поэтому мне известно, что он является обладателем патента на рамки, чрезвычайно похожие на те, что Вы описали в Вашем письме.

Пастор, подобно Вам, тоже вычислил идеальное расстояние между стенками улья и рамками, а также от одной рамки до другой, хотя, согласно его вычислениям, это расстояние составило четыре десятых дюйма.

Смею питать надежду, что Вы продолжите Ваши в высшей степени плодотворные исследования, так как убежден, что человеческие знания о пчелах пока еще весьма и весьма скудны. Почту за честь ознакомиться с Вашей дальнейшей работой и надеюсь, что нам удастся завязать переписку, свойственную знатокам, посвятившим себя изучению определенной дисциплины.

Я обеими руками вцепился в листок, но руки все равно дрожали, буквы плясали перед глазами, строчки слились в одну, а в ушах звенел смех.

«Завязать переписку, свойственную знатокам», — повторил я про себя, но слова утратили всякий смысл.

Слишком поздно. Знатоком мне уже не стать.

Меня самого стоило бы посадить в ящик и накрыть крышкой, а потом вести за мной наблюдения. Я чувствовал себя прирученным животным. Меня приручила жизнь.

Я выпустил письмо из рук и встал. Меня тянуло разбить что-нибудь, разрушить, расколошматить на куски. Все что угодно, главное — утихомирить бурю в душе. Руки вдруг взметнулись вверх, и на пол полетели книги, чернильницы и чертежи. Чернила выплеснулись на деревянные доски круглым черным зрачком, которому отныне суждено напоминать мне о моем поражении. Как будто мне нужны еще какие-то напоминания! Моего расплывшегося рыхлого тела было достаточно, чтобы я запомнил.