Владимир Афиногенов - Конец черного темника

Несмотря на мужскую силу и мастерское владение оружием, она всё-таки оставалась женщиной, и женским чутьём сразу угадала, что после убийства ею молодой ханской жены он охладел к ней: восхищение сменилось равнодушием, почитание — лёгким презрением. За что?.. Почему? Выросшая среди гарнизонной солдатни, среди постоянных кровавых стычек и вылазок, при которых все вопросы часто решала грубая сила, сама перенявшая эту силу и дикие нравы, она не понимала, как это можно презирать за убийство... Но, думая так, Мидия забывала, что её предназначение — продолжать жизнь, а не прерывать её... А это хорошо понимал Чиврано, потому что он был настоящим мужчиной.

Но даже такой вот, равнодушный и слегка презирающий её, Андреоло был нужен Мидии, она не могла представить, что его вдруг не станет рядом; ей хотелось доказать ему — она, хоть и убийца, но всё равно остаётся женственной, храброй и прекрасной! Поэтому и упросила отца оставить его и его друзей в крепости, а не отсылать в Геную. А уговорить упрямого отца было не так-то просто; но когда она поведала, как при вылазке, попав в окружение, он помог ей прорваться, отец потеплел сердцем и пообещал дочери устроить всё как надо... Опытный боец, командир над сотнями жизней, он видел, что дочь... влюбилась. Удивился этому, зная её непомерную гордыню, но сказал себе: «Судьба и природа...»

Но вот и Чиврано с братьями благополучно преодолели по трапу расстояние, отделяющее корабль от берега, вскочили на коней, и только тогда Мидия свободно вздохнула. Отец её давно был на берегу, там шла уже жестокая сеча, и стрелы перестали сыпаться на палубу. Потом гул борьбы стал удаляться и вскоре затих совсем, — ордынской страже, видимо, пришёл конец.

Мамай, увидев предупреждающий огонь, а затем приняв гонца, посовещавшись с Бердибеком, не стал ждать генуэзцев у колодезя Сычев провал, а двинул свою сотню навстречу противнику.

На рассвете Мамай привёл воинов к ущелью; он знал, что к водопроводу ведёт от моря одна дорога, и она проходит здесь. Сотник приказал собирать внизу каменные глыбы, оставшиеся от обвалов, и затаскивать их наверх, а потом самим, приготовив также луки и стрелы, затаившись ждать на вершине. Но ждать пришлось недолго. Из-за леса показался гнедой конь начальника гарнизона, — Мамай махнул рукой, предупреждая своих воинов о том, чтобы они не предпринимали пока ничего; генуэзский отряд должен полностью втянуться между скал.

И когда уже последний всадник поравнялся с первым засевшим на вершине мамайским лучником, на генуэзцев посыпались пудовые камни; падая, они сминали железные шлемы арбалетчиков, а лошадям дробили черепа и ломали спины.

Как только снялся с якоря корабль, на котором находилась Мидия, она, оттолкнувшись от мачты, бросилась к борту, чтобы в последний раз взглянуть на то место на воде, где, пронзённый стрелой, канул на дно её белый аргамак... Подошёл капитан и попросил спуститься вниз, так как стоять у борта, пока судно достаточно не уда лилось от берега, небезопасно: шальная стрела может долететь сюда.

— Да, да, конечно, — согласилась Мидия, но капитан видел, что произнесла она эти слова как бы не в себе. Он взял её за руку и подвёл к спуску на нижнюю палубу, где располагались каюты для знатных особ... Но Мидии захотелось вдруг попасть в трюм, где стоял её любимый конь, и желание это было настолько велико, что она, никуда не заходя, не сняв боевого облачения и не оставив лука со стрелами, спустилась ещё ниже, минуя скамейки, на которых сидели гребцы.

По пути она сняла со стены горящий факел и прошла в помещение, пахнущее конскими испражнениями. Мидия подошла к столбу, к которому привязывали лошадей, поднесла факел к нему поближе, и... ужас охватил её. У основания столба сидела огромная крыса и нахально глядела на неё злыми маленькими глазками... Усы её шевелились. Рядом валялись кости и куски мяса, ещё не доеденные. «Крыса, которая пожирает себе подобных...» — промелькнуло в голове Мидии. Она слышала, что при встрече с такой крысой другие ложатся на бок, полузакрыв глаза, и полностью отдаются её воле.

Ужас Мидии сменился омерзением, она хотела бросить в неё горящий факел, но в углу было навалено сено; тогда Мидия вставила огонь в подфакельник и, отступив немного, сдёрнула с плеча лук. Стрела пригвоздила крысу к столбу, но она ещё жила, только дико верещала, и тело её дрыгалось.

Мидия дождалась, когда прекратится верещание, взялась за древко стрелы, дёрнула, но наконечник слишком глубоко вошёл в дерево, — тогда она взялась уже двумя руками. Стрела на этот раз освободилась, и крысиная кровь брызнула на её ладони, горящие от ссадин...