Владимир Афиногенов - Конец черного темника

«Эй, широкое Дикое поле! Звонкоголосые жаворонки и громко свистящие суслики, орлы и орланы, ковыльные высокие травы! И весь мир, который я хочу обнять! Я свободна, я снова в седле быстроскачущего коня, густую гриву которого путает ветер. И слёзы радости выбивает он из моих глаз... Мчусь к тебе, любимый, чуешь ли ты, кто скачет к тебе в объятья?..» — такие мысли рождались в голове Фатимы в такт галопной дроби копыт жеребца.

Действительно, Дикое поле в эти часы было прелестно: оно всё утопало в ковылях и красных маках. И небо над ним чисто-чисто синело, лишь где-то впереди по ходу коня стыли на нём белые дымки облаков.

По левую руку разверзся во всю свою ширь Итиль. Казалось, стояла вода в нём, не катилась валом, была чистой и синей; и, глядя на Итиль, Фатима, охваченная радостью, даже ни разу не вспомнила Акку, хотя величавая река должна была напомнить о ней.

Скакали весь день до захода солнца. И этот день для жены битакчи пролетел как один час. Лишь когда увидела, что за невидимый горизонт, слегка схваченный туманом, медленно опускался кровавый диск солнца, ахнула, и в груди гулко застучало сердце: «Что это со мной?.. Почему встрепенулась душа?.. Может, случилось что с Батыром?! И почему так устроен мир: за минуты радости человек всегда потом расплачивается муками...» И тут-то ей вспомнилась Акку, и, движимая суеверным страхом, Фатима приказала рабам и тургаудам поворотить от Итиля в глубь степи и там разбить на ночлег шатёр.

Ещё был слышен звон казанов и виделись через слегка откинутый полог шатра отблески костров, когда заснула Фатима неспокойным сном.

Приснился ей буреломный лес урусов в глубоком снегу, такой же, как во владимирской земле, куда забредала она со своим старым десятником Абдукеримом и сотней баскакских воинов для сбора дани.

И вот теперь тоже не одна, тоже с ордынскими воинами, одетыми в лисьи короткие шубы, в малахаях, и рядом уже не старый десятник, а молодой и красивый Батыр, убийца его, и в белой собольей шубке Акку... Кони ржут и храпят, поводя боками, продираясь через упавшие деревья, засыпанные снегом. Стрекочут неугомонные сороки, волки воют, сопровождая ордынское воинство, спешащее куда-то. Видит Фатима, как закачались от сильного ветра верхушки деревьев, снег взвихрился, залепил рот и уши, — и вдруг поднялся такой улан, что ни зги не стало видно, как ни всматривалась Фатима вдаль... И вдруг разом кончился ураган: оглянулась Фатима — никого рядом — ни Батыра, ни Акку, ни ордынцев. Одна в холодном лесу, совсем одна среди бурелома...

Закричала и проснулась, стуча зубами.

На её крик вбежали рабыни. Увидев, что с госпожой ничего не случилось, успокоились, сели в изголовье и в ногах. Чтобы унять дрожь, Фатима попросила двух любимых рабынь лечь рядом. Согревшись, госпожа снова заснула.

Поднялась Фатима с первыми лучами солнца и почувствовала вновь себя бодрой и жизнерадостной. «Прошла беда, а как же Акку?.. Жалко девочку, да ведь от судьбы не уйдёшь... Сколько я сама была на грани жизни и смерти. Не сосчитать... А вот сияет моя звезда, сияет... пока...» — приказала седлать лошадей.

— Я свою жизнь привязал к острию копья, и свой век к ремённому ушку шестопёра, — говорил Батыр белоголовому старцу-алану.

Этого старца Батыр встретил в далёком горном осетинском ауле. Переходя речку, на мокрых валунах битакчи поскользнулся и вывихнул ногу. Его и принесли тургауды на руках в аул, где белоголовый старец-алан вправил Батыру кость. Лёжа у него в сакле, битакчи подолгу говорил со старцем. Мудрым человеком оказался алан Джанай. Батыр не захотел расставаться с ним и, может быть, поступил жестоко, разлучив его с родным домом. Уходя, старый Джанай взял горсть земли возле своей сакли, зашил её в кожаный мешочек и повесил на шею. И вот теперь вместе с воинами двигался он в неведомую ему Орду, к грозному чёрному темнику — как называли Мамая среди покорённых им народов, вкладывая в это прозвище особый смысл.

Джанай, едучи вместе с Батыром в кибитке, запряжённой двумя лошадьми, на его слова о том, что он посвятил свою жизнь богу войны, ничего не ответил, лишь покосился слегка на красивое лицо битакчи и в душе усмехнулся: «Вроде и на монгола не похож, а туда же... на поле битвы... Хвастун молодой. Жизнь, видите ли, привязал к острию копья... Я ведь твою жизнь знаю теперь, как свою собственную... Впрочем, неплохой юноша: честный, прямой, будет служить верно тому, кто отнёсся к нему с душой. И уничтожит всякого, кто нанесёт обиду. Я бы не желал быть его врагом. Впрочем, он выбрал меня в свои друзья, потому что я ему однажды помог. Только дружба эта мне вроде бы и ни к чему... Но я тоже буду служить ему верно», — так размышлял Джанай, глядя на степь. Он впервые видел такую ровную степь: вся его жизнь прошла высоко в горах, там, где селятся орлы, устраивают гнезда и выводят птенцов. А здесь только разве можно наблюдать их полёты...