Дмитрий Миропольский - American’ец [Жизнь и удивительные приключения авантюриста графа Фёдора Ивановича Толстого]

Капитан умолк, и Баранов спросил:

— Это всё?

— Индейцы захватили поручика Толстого, — через силу признался Лисянский. — Он не побежал со всеми. Рубился возле крепости и хотел убить Катлиана. Повалишин был рядом и видел, как Толстого контузило. А потом колюжи его в крепость уволокли.

— Ничего, — прошептал Баранов, — завтра назад выторгуем… если живой… Так-то не тронут его… он им нужен… Только с Катлианом говорить вам придётся… какой теперь из меня командующий?

Утром на крепость Молодого Дерева обрушился шквал огня: все орудия флотилии палили с четверть часа, не переставая. В ответ Шисги-Нуву огрызнулась всего парой пушечных выстрелов — благодаря Фёдору Ивановичу запасы пороха у колюжей подходили к концу. Их артиллерия и ружья становились бесполезными, а надежды на успешную оборону — призрачными.

Хорошенько напомнив об этом, Лисянский прекратил бомбардировку и стал ждать, когда индейцы поднимут белый флаг и вышлют парламентёров.

За ночь колюжи наспех подлатали ворота крепости, взорванные графом. Через час одна створка пошевелилась, но вождь не появился: вместо Катлиана на площадку перед воротами вытолкнули женщину. С «Невы» её разглядывали в подзорные трубы.

— Наша, кадьякская, — сказал старшина промысловиков, которого Баранов отрядил для помощи Лисянскому.

Женщина подошла к берегу. Лисянский велел алеутам привезти её на корабль и допросил через переводчика. Кадьячка оказалась пленницей-эскимоской, захваченной колюжами в Михайловском форте. Она рассказала, что тойоны — вожди бунтующих домов — готовы к мирным переговорам, если только им гарантируют безопасность. «Нева» просигналила индейцам белым флагом, и переговоры начались.

Колюжи проявили осторожность: на корабль к Лисянскому прибыли не все тойоны, а лишь двое. Капитан говорил с ними в присутствии старшин алеутов, кадьякцев и пугачей; бывший здесь же охотник следил, чтобы тонкости обсуждения не утратились при переводе. По словам тойонов, пять индейских домов из шести готовы сложить оружие. За продолжение войны стоит один Катлиан, в доме которого тоже теперь немногие желают воевать. Если остальные дома снова заключат мир с русскими, Катлиан покорится.

— Хорошо, — сказал Лисянский, — переведите мои требования. Первое: все должны выйти из крепости через центральные ворота. Второе: пленников пусть выведут с собой и отправят к берегу. Третье: мы никого не тронем, но колюжи должны уйти туда, где им надлежит жить по договору с Барановым.

— Если пленники будут невредимы, — позже добавил он, — я своею волей разрешу колюжам поселиться по произволу, где им будет угодно, лишь бы они больше не угрожали Ново-Архангельску.

Говоря это, капитан думал про Фёдора Ивановича: русских жителей Михайловского порта индейцы убили, а кадьякские или алеутские пленники его заботили куда меньше. Но упоминать графа особым образом Лисянский не стал, чтобы не привлекать лишнего внимания.

Скрепя сердце, капитан одарил парламентёров бусами и топорами, как того требовал местный обычай, и отпустил восвояси. Вскоре на смену двум первым тойонам явились три других. Им Лисянский повторил то же самое: крепость должна быть сдана, пленники освобождены, а колюжи в этом случае могут убираться на все четыре стороны.

Странная радость охватила алеутов, чугачей и кадьякцев: лишь только пироги с тойонами отчалили, те принялись весело что-то обсуждать.

— Чем они так довольны? — спросил капитан у старшины охотников.

— Коварством вашего благородия, — ответил тот. — Им грех упускать случай с колюжами поквитаться. Катлиан-то всё норовит окрестные племена под себя подмять, никому житья от него нет. А вы, значит, колюжей из крепости выманиваете. Тут наши-то и перебьют их с вашей помощью. На всём побережье враз легче дышать станет!

Лисянский возмутился: ни о каком коварстве речи не было! Слово русского офицера нерушимо — если он обещал заключить мир и отпустить всех из крепости, значит, так тому и быть.

— Переведите! — потребовал капитан. — Желаю, чтобы они наверняка это знали.

Охотник, пожав плечами, поговорил со старшинами племён и вернулся к Лисянскому.

— Перевести-то я перевёл, — сказал он, — но проку немного. Они только пуще радуются. Мол, ваше благородие мало того, что коварный, так ещё и хитрый, и осторожный. Даже своим не доверяет.

Капитан в сердцах плюнул — и за ожиданием вестей из крепости вынужден был смотреть, как несколько сотен алеутов на байдарах отправились к берегу и разбрелись по лесу вокруг Шисги-Нуву. По прошествии времени они высыпали обратно на берег, взяли байдары и поволокли вверх по течению речки, откуда вчерашним днём атаковал их Катлиан. Спустя ещё час-другой байдары сплавились по речке и вышли в залив, снова укрывшись за кораблями, по-прежнему выстроенными в линию. Лисянский удивился, услыхав, как из крепости алеутов провожают воем, и заметил, что лодки чем-то нагружены.