Юрий Трусов - Золотые эполеты

— Видите ли, маман, мой друг Роман Сидорович давно упрекал меня в недостаточном внимании к вам и советовал нанести визит вместе с ним, — смущенно промямлил Пьер.

— Что ж! Желание похвальное. Прошу садиться, раз уж пришли, и откушать с нами, — кивнула хозяйка гостям, приглашая их взглядом к столу.

— Маман, мы к вам запросто, по-домашнему, — продолжал смущенно лепетать Пьер.

К нему на помощь пришел Ромул.

— Я полон глубокого уважения к вам, Наталья Александровна, и должен подтвердить все, что говорит Пьер. Мне было крайне неловко, что мое пребывание в усадьбе, как мне кажется, причинило вам немало хлопот и, возможно, даже тревог. Но мне хочется заверить вас, что их более не будет. Я очень люблю вашего сына и такое же чувство испытываю ко всем и всему, что связано с ним и, конечно, с вами.

Во время этой трогательной тирады Проханов не сводил глаз с хозяйки дома и Богданы. Молодая женщина, когда он вошел, сразу оробела. Если бы не желание Натальи Александровны, чтобы она присутствовала здесь, Богдана давно бы уже убежала в свою комнату. Теперь она сидела взволнованная и смущенная, не смея взглянуть на визитеров.

А Проханов чутьем испытанного волокиты, знатока женской психологии успел верно оценить обстановку. По лицу Натальи Александровны он понял, что на нее его трогательные фразы не произвели ожидаемого впечатления, что эта умная женщина осталась равнодушной к его словам. Значит, нужно произвести впечатление на ту, ради которой затеян был этот визит. Но она-то по-прежнему сидела, не поднимая глаз, ни разу даже не взглянув на него. «Ничего, милая моя, — решил он, — я заставлю тебя посмотреть на меня, полюбоваться мной и даже поговорить». И он смело обратился к молодой женщине.

— Мне более всего пренеприятно, что я по досадному недоразумению чуть не обидел присутствующую здесь мадемуазель Богдану. Я полон, пусть запоздалого, но искреннего раскаяния, самого что ни на есть чистосердечного. Мадемуазель, прошу простить меня. Да, да! Поручик гусарского лейб-гвардейского полка ее императорского величества Роман Проханов нижайше просит у вас прощения!

Воскликнув это, он, словно сдутый могучим ветром, поднялся стремительно со своего кресла и бросился, звеня шпорами, на колени перед Богданой. Схватил ее руку, притянул к своим губам, а затем впился взором в ее голубые глаза. Он рассчитывал увидеть в них, если не восхищение, то какую-то долю симпатии. Но, увы! Взгляд Богданы выражал только испуг. В нем не было даже сочувствия преклонившему перед ней колена человеку. Богдана вырвала свою руку, к которой он еще раз пытался прикоснуться губами. Вырвала резко, словно испугалась, что он опять замарает ее своим поцелуем. Затем испуг в ее взгляде сменился не то раздражением, не то отвращением. Это прозвучало в ее гневном восклицании:

— Не надо!

Она с сердитым лицом выбежала из комнаты. Трогательная сцена явно не удалась. Ее главный исполнитель Проханов не мог скрыть досады, поднимаясь, он произнес вслед убежавшей:

— Вот какая…

Наталья Александровна, не без иронии, сказала:

— Что же вы замолчали, искренне раскаивающийся господин поручик? Не стесняйтесь, договаривайте, какая же она, эта Богдана?

Проханову, видимо, нелегко было сдержать свои чувства. Он не в силах был даже улыбнуться и сокрушенно вздохнул.

— Увы, увы! Ох, и неотесанная же она!

— Зато правдивая, — спокойно возразила Наталья Александровна и добавила: — А ведь вы только что просили у нее на коленях прощения за обиду, которую нанесли. Да еще какую! Ее жених должен был прийти на помощь, чтобы избавить свою невесту от ваших насильственных ласк. Богдана имела все основания не поверить в ваше раскаяние.

— Вы ошибаетесь, Наталья Александровна! Я искренне, — попытался оправдаться поручик.

Но в его голосе прозвучала прежняя самоуверенность, хотя в глубине души он уже чувствовал себя посрамленным. Однако желания отомстить виновнице своего поражения в нем не убавилось.

Упрямо, по-прежнему он уверял Наталью Александровну в своих честнейших и благороднейших намерениях. Словно полководец, потерпевший поражение, но не желающий его признавать, он ушел с Пьером на его половину.

— Понимаешь, — объяснял он Пьеру причину обструкции, которую он получил от Богданы. — Я даже представить не мог, что этот «розанчик» такая бесчувственная осина, понимаешь, не представлял. Скажи, дорогой, какая девица устояла бы, если перед ней такой, как я, гусар пал на колени? А эта… Черт знает, что!