Константин Шильдкрет - Царский суд

Вот этот понедельник и наступил сегодня. Удача с сыном и родными заехали попировать к старому другу, приготовившемуся как следует и стол нарядившему совсем в порядке. Только сам-то друг и сват с чего-то оказывается словно не в себе, так что трудно узнать Нечая в этом озабоченном думце, то и дело почёсывающем жирный загривок, поводя из стороны в сторону длинным усом, начинающим седеть. Обычно благообразная фигура сытенькою и чистенького Нечая Севастьяныча на этот раз была на себя непохожа, уже потому одному, что он потерял обычную словоохотливость и стал не в меру сдержанным, к удивлению даже жены — Февроньи Минаевны, знавшей супруга, надо полагать, лучше всех.

И к чему бы, казалось, не в себе быть теперь Нечаю Севастьянычу, как дошло до исполненья одного из самых задушевных его желаний: видеть в лице дочери соединение его семьи с единственным сыном его друга и пособника, Удачи Амплеевича Осорьина?

Да и у хозяюшки Нечая Севастьяныча всё как-то не клеилось в этот день. Перелечу сготовила сама — мастерица первая по этой части, как всем было известно, Февронья Минаевна, — посадила в печь, да дура Хаврошка, видно, жару напустила разом, раскололась перепеча, стыдно людям показать: скажут — невеста краденая! Курей верченых обжарила преотменно — с вертела снимать стали, обчемь грохнули, в песок... Романею принялись разливать кран из рук у ключника выпал — вино пролилось. Поторопилась сама хозяйка обрядиться, только хвать за сором ку — колокольцы залились на дворе... приехали гости значит, выходить нужно навстречу хозяйке. Она, сердечная, ну хватать на себя сарафан да душегрею... Бежит, подёргивает её по лестнице, а навстречу мамка — глянула, крикну ла не в себе: «Матушка государыня, у тебя душегрея наволочена наизнанку...»

И всё-то выходило так несуразно да неладно.

Пооправилась хозяйка. Выступила на крыльцо. Глядь хозяин куда-то запропастился: нашёл, вишь, время часом скатать на Назью, на починок. Другого часу не нашёл?.. И должна, бедняжка, как вдовица, одна Февронья Минаевна гостей-мужчин в светлицу вести да речь заводить: как спали ночевали? Бабье ли дело это у мужиков спрашивать? Ладно, что свашка подоспела. Вдова на все руки, ещё из молодых, а уж бой-баба!

Помощь Меланьи Тимофеевны оказалась вполне под порой для хозяйки, не привыкшей объясняться при всём мире — при народе; а тут были люди, в первый раз ею виденные. Удача же с сыном хоть и свои почти — да с некоторою времени Нечай хозяйке своей запрещал со своим старинным другом без себя видеться — должно быть, взбалмошному примерещилась какая ни есть беспорядочность и нелепость. Вот Февронья Минаевна махнула рукой и решилась помалкивать да приглядывать: не выйдет ли чего наружу от сурового Удачи? Вдовец ещё в поре, да зверем глядит, и как тут разобрать: заправду хмурится али гнев скрывает, что не удаётся так повернуть дело, как хочется ему? Февронья Минаевна сама знала между тем, что ей не Бог весть какая старость: тридцать четыре только стукнуло на Владимирскую летнюю, а слыла она между знакомыми за красавицу. Дочка-то Глашенька совсем в мать уродилась: лицо круглое, белое, с ярким румянцем; грудь высокая, стан самый обольстительный, глаза искры мечут из-под длинных ресниц; руки наливные, а коса... коса до полу, что твой шёлк шемаханский, гвоздичного цвета.

Как, с какой красотой, растя да видясь каждый день, не заразить было сердца навечно такому горячему парню, как Суббота Осорьин? Немало было слёз и у Февроньи Минаевны (любившей Субботу как своего уже), когда его в новики поставили да справили с доезжачим, с Архипом Ястребом, на Коломну по третье лето. Глашенька разнемоглась, сердечная, да и сама Февронья выла голосом. Удачи дома не было, а потому Суббота отъезжал на службу царскую от Коптевых. Зато уж как воротился после Покрова, так целую неделю из Ракова домой и глаз не показывал: всё названая мать да наречённая не могли наглядеться на красавчика. За ним один только порок: вывести его можно из себя очень скоро — стоит только поперёк говорить начать. Тут тебе Суббота, неукротимый как аргамак степной, не только зубы покажет, но готов в гневе растерзать человека, успевшего довести его до такого состояния. Отец его — другого склада: отомстит, пожалуй, сторицей, но сумеет сдержать пыл, когда нужно, и ласково ещё обойтись с ворогом, пока не успел ему петлю затянуть. «И тогда ещё успею натешиться», — решал он, готовясь к верному мщению целые годы! Может, и Суббота, когда поживёт подольше, дойдёт до батькиного сдерживанья, а теперь так и самому Нечаю Севастьянычу готов ус поокоротить, если бы вздумал тот — хоть бы и у себя в терему — насмеяться или не путно чем упрекнуть пылкого наречённого зятя.