Лев Жданов - По воле Петра Великого - (Былые дни Сибири)

Гагарин, которому даже жарко стало от вереницы дум, волнующих сейчас его душу, сбросил с себя шлафрок, раскинулся на постели и, устремив глаза в одну точку, видел сны наяву... Новый блестящий двор там, далеко, на Востоке... Безвольный юный властелин, обязанный всем ему, Гагарину... И даже власть такого временщика и любимца, как Меншиков, меркнет перед влиянием и властью его, Матвея Петровича... Одна дочь, княжна, ещё молода, не замужем... Кто знает?.. Она может разделить корону далёкой Сибири с Алексеем... И тогда — благодетель и тесть молодого государя, — не он ли, Гагарин, будет настоящим господином всей необъятной, богатой страны?.. Кто тогда сравнится с ним по могуществу и по силе, как уж сейчас никто не может сравниться по родовитости и чистоте крови!..

Грезил наяву Гагарин. А утро, пробиваясь сквозь опущенные гардины, заставило померкнуть свет восковых свечей, догорающих в золочёном канделябре, и бледнело сияние тяжёлых лампад, трепетно мерцающих в углу, пред образами...

Хмурое, осеннее небо на сотни, на тысячи вёрст раскинулось над Приуральем, над уральскими горными кряжами, и дальше, над дикими утёсами, непролазными лесными урманами и бесплодными тундрами необъятной Сибири.

Октябрь в самом начале. По сю сторону Урала солнце ещё ласкает и греет усталых, заморённых летнею страдою людей золотыми лучами бабьего лета. А там, за Рифеем, или за Каменным поясом, как тогда называли уральский хребет, — там уже зима совсем надвинулась над землёю и готова засыпать всё кругом безотрадной сверкающей снежной пеленою...

Холодный ветер с Ледовитого океана, не задержанный ничем в своём быстром налёте, мчится предвестником буранов и свищет, и воет, и грозит притихшей земле, полуобнажённым лиственным лесам, треплет сухие былинки на обнажённых полях, пашнях и лугах...

Всё дрожит и трепещет под холодным дыханием северного гостя. Всё живое и растущее на корню сжимается, мертвеет или уходит в глубокие норы, в тёплые жилища.

Только хвойные деревья: пихты, кедры сибирские, вековые сосны да ели, которые тесной толпой стройных великанов стоят густыми рядами и кучками на пространстве сотен и тысяч вёрст, — только они, спутавшись корнями и ветвями, — наёжили навстречу вихрю свою иглистую, вечно зелёную одежду, переливающую различными оттенками... Они скипелись в девственную, непроходимую чащу, где и зверю тропы нет, где топору не прорубить себе дороги. И, словно подсмеиваясь над яростью северного вихря, покачивают только своими островерхими куполами. Так важно, степенно раскачивают вершинами... А в самом низу, у корней, и выше, где стройными колоннами темнеют вековые стволы, — там тишина, как во храме, и полумгла, как на глубине моря. Редко-редко пронесётся протяжный треск, словно могучий выстрел. Отжившее дерево, не выдержав напора вихря на опушке бора или не снося собственной тяжести, надломится, навалится на соседей-великанов да так и останется полулежать у них на плечах, пока совсем оно не истлеет и не стряхнёт его вниз новым порывом северной бури...

Если подняться на крыльях ветра и глянуть сверху на весь необозримый простор земель, пролегающих от Урала до Великого океана и от Ледовитых морей до границ многолюдного, загадочного Китая, — с этой высоты глаз различит огромные, светлые пятна, словно моря зеленеющей хвои; тёмные острова лиственных полуобнажённых лесов, изломы и провалы горных отрогов и цепей, круглые и островерхие вершины сопок и отдельных гор... Излучистыми широкими прогалинами между лесов и гор сибирские реки катят свои волны, отливающие под хмурым небом цветом новой стали.

Кое-где по берегам этих мощных, широких и глубоких потоков пятнами плесени, тёмными кучами, словно лишаи на здоровом теле матери-Земли, виднеются посёлки людские, деревеньки, городки, острожки (крепостцы) и целые города, не уступающие по виду и многолюдству любому богатому селу на Волге или на Каме-реке...

А в самом море зелёной хвои, спрятавшись между стволами вековых великанов, укрытые под их раскидистыми вершинами, притаились одинокие скиты, выселки, отдельные заимки, где несколько отважных пахарей-охотников из коренных сибиряков живут на диком приволье, далеко-далеко отбившись от людей.

Ещё дальше, по окраинам вековых лесов, по берегам Ледовитого океана и Белого моря, по извилистым побережьям Камчатского полуострова, на соседних островах, на просторе вечно обнажённых, никогда не оттаивающих тундр, — там изредка пятнами чернеют переносные, лёгкие юрты и вежи кочующих инородцев, вечно угрюмых закалённых детей этого сурового края земли.