Георгий Полилов - Андрей Боголюбский

- Да не зябнет у тебя, ирод, сердце? На кого ты оставляешь сирот?

Холоп хотел что-то сказать, но его уже окружили возбуждённые пешцы:

- Развязывай! Не за тем шли мы сюда. Совести в тебе нет! Волк ты, а не человек!

- Эх, братцы, хотя и жаль кулака, да надо бить дурака! Дайкось я его стукну.

Испуганный слуга озирался по сторонам, высматривая своего господина, но боярин словно растаял в мартовском тумане. Дрожащими от страха руками он начал распутывать туго затянутый узел, но его ударили по шее и отбросили в сторону. Ремни щитник перерезал засапожным ножом:

- Иди, бабонька, да берегись лиходеев!.. И своих, киевских, и наших…

В другом месте видели, как чьи-то слуги вытаскивали из клети окованные железными полосами большие, тяжёлые сундуки и грузили их на сани.

- Ребята, чьи вы люди?

- Воеводы Бориса Жидиславича.

На большой городской площади, прозванной Бабьим Торжком, у стен Десятинной церкви, нашли князя Мстислава Андреевича. Мечник спрыгнул с коня:

- Дозволь, княже, молвить!

- Говори…

Прокопий рассказал, как по дороге к Василеву прорвался в малой дружине неизвестный муж.

- Одного мы срубили, княже, других не догнали. Кони у них добрые, ушли.

Мстислав слушал внимательно. Обветренное его лицо было спокойно, тёмные глаза, воспалённые бессонными ночами, смотрели сурово.

- По дороге на Василев, мечник, утёк князь Мстислав Изяславич.

Прокопий побледнел:

- Казни, княже, нерадивого слугу. Не удержали, упустили.

- Сколько было с тобой воинов? - спросил Мстислав Андреевич.

- Я седьмой, княже.

- А у Мстислава Изяславича?

- Два десятка.

- Борис Жидиславич, - обратился князь к воеводе, - почто послал на путь к Василеву так мало людей? Ведь донесли же, что князь поедет по этой дороге.

У Бориса Жидиславича затряслись руки. С испугом смотрел он то на князя, то на Прокопия.

- Прости, княже, не ведал! Боярин Яким Кучкович отсоветовал послать сторожей на дорогу к Василеву.

Не слушая воеводу, Мстислав Андреевич пришпорил коня и поехал дальше. За ним тронулись остальные.

Словно на разворошённом муравейнике, перед собором Святой Софии суетились люди. Какой-то воин тащил, прижав к груди, визжавшего поросёнка. Группа пешцев, обнявшись, стояла вокруг костра и распевала воинскую песню. На снегу темнели кучи конского навоза, клочки сена, ветер перегонял пух, выпущенный из чьей-то боярской или купеческой перины.

Над людской сутолокой, подставляя свои стены влажному мартовскому ветру, громоздился розовато-белый собор. Алексей стоял перед ним, сняв шапку. Сбылась его мечта - он в Киеве. Сколько слышал он о киевской Софии от деда Кузьмы, от Прокопия, от других… Никогда ещё он не видел ничего подобного. Кругом пели и ругались люди, раздавалось конское ржание, визжал поросёнок, которого собирался колоть ратник… Алексей всего этого не слышал. Величественные стены, выложенные из широких рядов красного кирпича и камня, казалось, стояли здесь вечно. Какая громада!.. Не верилось, что она сделана руками таких же людей, как те, которые плясали здесь вокруг дымных костров, задавали коням корм; стоя на коленях на разостланном кафтане, играли в зернь.

Проведя варежкой по длинным спутанным волосам, Алексей вздохнул. Вот он, собор Софии! Трудно было сказать, чем он его покорил. Огромный тринадцатиглавый, опоясанный открытой галереей, стоял он в окружении каменных княжеских построек. Это были гридницы, где князь пировал с дружиной, жилые хоромы, где он жил со своей семьёй, многочисленные терема бояр. Так же как и собор, они были построены из красноватого камня и рядов плоского кирпича, украшены мрамором и мозаикой, блестели резными деревянными и белокаменными украшениями. Но все они только дополняли красоту храма.

Над тринадцатью полукруглыми куполами собора в синеве неба по-весеннему таяли облака.

Собор был открыт. Сквозь высокие дубовые двери Алексей вошёл внутрь. От столба к столбу пробирался он в полутёмном пространстве под хорами и вышел на залитую светом середину храма. С недосягаемой высоты зенита купола строго смотрел на него непомерно большими глазами величественный Спас в окружении архангелов в шитых жемчугом облачениях. Над алтарной преградой, на мерцающем золотом фоне вырастала огромная фигура Богоматери с молитвенно воздетыми тяжёлыми руками.

С волнением рассматривал Алексей изображение строителя Софии, князя Ярослава Мудрого, в богатом плаще и венце, с образцом храма в руке; по сторонам белели силуэты его жены и детей.