Георгий Полилов - Андрей Боголюбский

Князь, скосив прищуренные глаза, глядел на подгорный островок пронзительно жёлтого берёзового леса, над которым в самом деле сокотала кем-то вспугнутая сорока.

— Пошарь в острову, — приказал он негромко, полуобернувшись к Андрею.

Через полчаса привели из лесу беглеца. В воротах Кучко стряхнул с себя, как молодой, четверых княжих отроков и на середину своего двора вышел один, широко раскидывая толстые ноги, напружив шею, бодливо нагнув седую всклокоченную голову. Он был без шапки и без посоха. Левый рукав оторвался от плеча. Один из его провожатых то и дело сплёвывал кровью.

— Уберите баб в избу, — распорядился Юрий.

Женщин увели. Наступило долгое молчание. Князь, пощипывая редкую бородку, внимательно оглядывал старика. Он не видел его около тридцати лет. Кучко упёрся глазами в землю.

— Где пропадали? — выговорил наконец Юрий почти ласково.

— Мало ль дел? — всё не поднимая глаз, ответил Кучко.

— А князя встречать — для тебя не дело?

— Отколе было знать, что князь ко мне будет?

— А про то знал ли, что князь, когда захочет, тебя в дугу согнёт да и концы накрест сведёт? Автамонов день празднуешь? С гадами заодно в лес уполз? [10] По народным поверьям, в Автамонов день (25 сентября) змеи, готовясь к зиме, уходят в леса.

Тут Кучко вскинул наконец кровяные глаза и дерзко оглядел Юрия с головы до ног.

— Я подле истинного князя, — отчеканил он раздельно, — подле твоего отца, не один год ездил. Навидался и других светлых князей. А ни от кого таких непотребных речей не слыхивал.

Юрий, звеня кольчугой, тяжело поднялся во весь свой громадный рост. Слышно было, как свистит его дыхание.

— Молчи, холоп!

— Холопом не бывал и не буду! — крикнул Кучко, дрожа всем телом. — Лучше смерть приму!

— Не долго ждать, — тихо вымолвил Юрий.

Его бородка тоже тряслась от бешенства. Он неловко вытянул из скрежещущих ножен длинный меч и, волоча его за собой остриём по земле, подступил к боярину:

— Наперёд волю мою выслушаешь. Вотчины твоей больше нет. Моя — вся земля, куда ходила коса и секира, мои — все угодья, моя — вся челядь.

— Моей вотчины тут не бывало, — ответил Кучко, не попятившись ни на шаг. — Мою вотчину под Суздалем твои воры-рядовичи забрали. А здесь у меня моим потом да моей кровью слободы накоплены. Да не на тебя копил! Не твоя грамота, не к тебе и потянут.

— Чья грамота? — спросил Юрий, мягко подвигаясь ещё на шаг вперёд.

— Ходит-то как!— шепнул Истома. — Ног не поднимат: движком двигат...

Кучко ответил не сразу. Он с ненавистью снизу вверх заглянул князю в самые глаза, будто в впитывая в них что-то, и только затем громко произнёс:

— Киевская. Вот чья.

Юрий повёл плечами и обернулся к Андрею. Его было не узнать: глаза расширились, бледные щёки разгорелись. Каким-то до странности простым и искренним голосом сказал он сыну, будто говоря с ним наедине:

— Слышь-ка, Андрей, да тут измена! Нашу суздальскую землицу, отчую да деднюю, из-под моей руки ворогам нашим сватать! Эдакой-то клин да с таким-то урочищем!— Он покачал головой. — Как же так, Андрей? Чего же мы мешкаем? Ты уж, сынок, здесь за всем пригляди. Володимерского полку одну сотню тут попридержишь на время. Да дворского не забудь поставить.

Он с трудом вложил меч в ножны. Отвернувшись от Кучка, он вёл себя так, словно того уж и на свете нет.

— А с ним что? — спросил Андрей вполголоса, отойдя с отцом в сторону.

Юрий не поглядел на боярина, который стоял всё на прежнем месте и с бессмысленным недоумением озирался по сторонам, точно не узнавал своего двора. Губы князя дрогнули брезгливостью, когда он ответил сыну:

— Осменник Петрило его управит. Я скажу. — Потерев глаз кулаком, он добавил: — А сынов его, коли хочешь, да непутёвого Петряйку бери себе в дружину. — Он вздохнул. — А не то как знаешь: они в твоей воле.

Потом, взглянув на сына в упор, поднял палец с перстнем:

— Только чтобы здесь и корешка их не оставалось. Слышал? — Голос его стал ещё тише: — Сторожей при хоромах, да при амбарах, да при кладовых поставь поболее и повернее. Добра много. На себя усадьбу берём.

Когда ясное солнышко после полудня своротило с красных окон Кучковых хором, боярина казнили.

Всё обошлось спокойно. Лишних свидетелей не было.

Весть о случившемся быстро облетела всю округу.

Люди сбежались даже из дальних сел, и под вечер множество народу толкалось на берегу Москвы-реки, у подножия холма.