Лев Жданов - В сетях интриги. Дилогия

— Кинь, старче! — вмешался Бровцын, видя, что гостей коробит вся сцена. — Никто не осуждает тебя. Потолкуем лучше, слышь, оно вот… Знаешь, чай, о чём речь будет…

— О-ох, знаю!.. Плачет, рыдает землица-матушка православная… Обороны просит от чужеземных ворогов, чёрных воронов налётных… А боронить некому. О-хо-хо!..

— Может, и найдётся кому! Слышь, старина, сказывают, и чернь порадуется, и вся ваша братия, ежели не станет над нами неких наскоков иноземных. Правда ли?

— Воистину, возликует земля. Настрадалися, истомилися люди православные! Силушки нету боле терпеть. Да без пастуха стадо — куда оно кинется? За весь мир хрестьянский челом вам бью, земно кланяюсь, начальники-господа, стратиги светлые! Ослобоните от ирода, от предтечи антихриста, коли сила-мочь ваша! Терпеть боле мочи нет. А народу знак подать лишь — весь за вами пойдёт. Не оставьте, застойте, господа честные воины!.. Силушки нет боле!..

И, выпрямясь всем своим исхудалым, старческим станом, он вдруг рухнул в ноги собеседникам, отдавая всем земной поклон.

Ханыков, вместе с Аргамаковым подымая дрожащего старика, усаживая его, заговорил взволнованно:

— Слышали, камерады? Вот где наша сила. Народ весь ждёт и молит прийти к нему на помочь, убрать ненавистных бироновцев. Пусть предадут нас, пусть возьмут, казнят!.. Другие станут на наше место. Сам народ, смиренный, кроткий и безоружный, он, как один человек, подымется. Его стрелять, колоть станут… Он будет все идти вперёд. Штыки устанут, стволы ружейные, пушечные жерла умолкнут, накалясь докрасна… А народ всё будет идти — и задавит под своими телами, живыми и мёртвыми, всех, кто столь долго и жестоко угнетал его, глумился над душою народною!.. Что значит шпага, удар свинца, когда народ не сносит более!..

— Верно, камерад! Истинно так, братцы! — сильно подхватил вдохновенную речь друга Аргамаков, ударяя по столу рукой. — Много терпела земля наша Русская. Знала и татарское, и польское засилье… Все пережила. Все сносила до поры. А стало народу невтерпёж — и нету насильников! Так и теперь будет с немцами. Верю я. И вы верьте! Беда не велика, ежели в ряду жертв мы первыми сложим наши буйны головы. Двум смертям, слышь, не бывать… За родину! За народ весь русский! Немцу на гибель!

Высоко подняв стакан при этих словах, он осушил его и швырнул об пол так сильно, что толстое стекло с жалобным звоном разлетелось на мелкие куски.

— За родину! За народ! — как один откликнулись все и осушили свои чарки.

Выждав, пока смолкли клики, заговорил князь Путятин.

— Спасибо тебе, братан, за сильное, святое слово. И тебе, Сеня. Все верно, что вы сказывали… Жаль одно: много бесплодных жертв. Не мало лишней крови прольётся из-за насильника бездушного. Нешто нельзя Бирона просто в одиночку убрать? Мало ль где случай подвернётся? И на параде… и так, у дворца… В караулах дворцовых бывают наши. Ну, и…

— А на его место брат либо сват бироновский заберётся… И то же сызнова пойдёт, что было! — не дал другу докончить Аргамаков. — Нет! Дело надо по-сурьезному зачинать и кончать. Дабы все видели и знали: не прав был немец — и убрали его общею волею, а не пулею какого ни на есть случайника. Признали вот мы, что регентшею надо принцессе быть, государыне. Всех и склоним на это. Придём, арестуем жадного немца, судить его станем. Снимем позор с земли родной. Кому, за што на целых семнадцать лет она в неволю, в кабалу, на поток отдана?! От кого терпела долгих десять лет, пока жила заступница этого выжлятника, этого герцога из конюхов!.. Грабил землю, угнетал всех он, пройдоха, псарь… бабий… Тьфу! Язык не вымолвит, чем был подлизун, чем отличался в царстве, проходимец!.. И за это ему, глупому, бесчеловечному и жадному — весь народ в кабалу, на потеху достался ещё на семнадцать годов!.. Вся земля, дети, жёны наши… матери, сёстры… Мы все!.. На поругание немцу?! Нет, не бывать тому больше… Живи так дальше, хто хочет, а я не могу!

С удвоенной силой ударив по столу кулаком, Аргамаков опустился головой на стол и затих, сдерживая рыдания, подступающие к горлу.

Взрыв криков послужил ему ответом.

— И мы!..

— И я не могу!..

— Не хотим!.. Не станем!..

— Гибель Биронам… Долой немецкую шайку!..

Не скоро затихли крики. Друзья, довольные, что пришли к твёрдому решению, обнимались, чокались… Каждый хотел сказать своё.

Сильный, хотя и грубоватый голос капрала Хлопова покрыл все остальные. Уважая твёрдый характер камерада и его ясный, здравый смысл, ту чисто русскую смётку, которой он отличался среди товарищей, все стали прислушиваться к его речи.