Любовь Антонова - Заслон [Роман]

Желающих высказаться больше не нашлось, и обладатель отличного баритона Журкин запел «Интернационал». Все встали и пели стоя. Пел и Мухин. Его голос отчетливо выделялся в хоре молодых, слаженных голосов:

«Это есть наш последний и решительный бой…»

…Извещенный о том, что матросы митингуют, штабс- капитан Бекман, отдуваясь от быстрой ходьбы, узрел под ветвистым вязом лошадь с кошевкой, услышал пение и, потоптавшись у входа в казарму, зашагал к своему начальнику, чтобы доложить «о бесчинстве».

Капитан 2-го ранга Шутов, командовавший Благовещенским отрядом Амурской флотилии, выслушав Бекмана, пожал плотными, обтянутыми стеганой курткой плечами и предложил чашечку кофе. Наблюдая, как Бекман, сосредоточенно думая о чем-то другом, размешивает ложечкой сахар, постарался его успокоить:

— Стоит ли придавать значение; верьте мне, все это от скуки.

Эти слова свидетельствовали о полной неосведомленности Шутова об истинном положении вещей. Бекман знал много больше, но не пожелал делиться своими сведениями. Мужицкий съезд признал правильным роспуск Учредительного собрания, принял решение о роспуске земства, постановил… Э, мало ли что они там напостановляли… Он потрогал в кармане кителя копию отправленной большевиками в центр телеграммы. Показывать ее Шутову не имело смысла. Что от этого изменится? Допив в молчании кофе, Бекман поспешил откозырять.

Евгений набил кошелку рыбой и вручил младшему брату:

— Дуй домой, Алешка! А то мама заждалась!..

— В политехникум я уже опоздал, — смущенно признался Алеша.

— В город я тебя подкину, — пообещал Мухин, услышав их негромкий разговор. Созданный год назад политехникум был его любимым детищем; представлялась возможность расспросить кое о чем по дороге.

Над горбылевскими домишками поднимались розовые столбы дыма, бесследно растворяясь в безоблачной синеве высокого неба — здесь оно всегда высокое и удивительно ясное. Повернувшее уже на весну солнце зажигало в наметенных вдоль белой стены архиерейской дачи сугробах ослепительные искры. Пушистые воробьи прыгали по тонким веткам диких яблонь, склевывая мерзлые ягоды и весело оповещая друг друга своим извечным «жив, жив»…

— Ну и шельмецы, — усмехнулся в усы Мухин, жадно вдыхая вкусный морозный воздух. Заприметив матроса, наклеивавшего на воротах дачи им же самим привезенную листовку, он попридержал коня. — Преосвященный-то Евгений прочитает, в обморок упадет!

— Бог того не допустит, — засмеялся Алеша. — Послушники примерзшую бумагу зубами сгрызут! Да и в город ездит он на белых конях, не глядя по сторонам.

Матрос прошагал за угол к чугунной тумбе и стал клеить другую листовку. Лошадь осторожно ступила на зейский лед.

Когда Бекман вышел на улицу, лошади с кошевкой уже не было под вязом. След полозьев, круто срезав угол, заворачивал к Зее. Чтобы не идти мимо казармы, штабс-капитан сделал порядочный крюк, заверяя самого себя, что решил прогуляться.

«До того, скотина, нализался, что спутал тумбу с бабой и полез обниматься», — вознегодовал он и приостановился, вглядываясь в широкую спину приплясывающего в легких штиблетах матроса. Но когда тот откачнулся в сторону, Бекман узнал Померанца и понял, что ошибся: матрос приклеивал какое-то воззвание. Вот он заправил под шапку выбившиеся на лоб бронзовые кудри, сунул голые руки в карманы бушлата и зашагал через снежный пустырь, ни разу не оглянувшись.

Штабс-капитан приблизился к тумбе и стал вчитываться в маслянисто-блестящие строки на продолговатом прямоугольнике оберточной бумаги:

«IV крестьянский съезд Амурской области, открывший заседание 25 февраля по текущему моменту, шлет горячий привет Совету Народных Комиссаров, Исполнительному Комитету Всероссийского Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, восхищаясь их работой, шлет крепкое рукопожатие мужика-переселенца далекой окраины вождю всемирного пролетариата Владимиру Ильичу Ленину и всем истинным борцам на благо крестьян и рабочих. Знайте, дорогие наши защитники, выразители наших чаяний и надежд, что возврата к прошлому нет…»

Внутренне холодея, Бекман перечитывал уже знакомый ему текст. Бритые губы его непроизвольно кривились.

Сколько же нашлепали таких вот листочков, если клеят их даже в таком пустынном месте? Но дело не в этом! Выставлена на всеобщее обозрение та самая телеграмма, копию которой он с неимоверным трудом раздобыл накануне и поопасался показать даже инертному Шутову. А эти… большевики, оказывается, ни из чего не делают тайны. А может быть, в этом и есть их сила?