Дмитрий Балашов - Господин Великий Новгород. Марфа-посадница

— Оленка моя! Лишь бы взял, уж я ему… В закупы только неохота писаться.

— А цто, может, приказчиком станешь, там и выкуписсе. Радько вон тоже был…

— Тамо стану ли, нет, а закуп не вольный целовек!

— Не у боярина, чай, у купця!

— Да и не обещал толком, может, проработаю, только порты перерву, и с тем — прощай!

— Бог даст, не сделает так, не омманет… Ладо мой!

— Оленка моя!

Своротили на Рогатицу. Напереди тянулись еще чьи-то возы, сбоку, из межутка, тоже выезжали.

— На покос? — негромко окликнул Радько.

— Вестимо!

Миновали Рогатицкую башню. Решетка ворот была поднята. Сторожа бегло осматривали возы, больше для порядку — не везут ли запретного товару отай.

Старшой, глянув, махнул рукой:

— А, сенокосьцы, пропущай!

Дорога побежала полем. Мерно покачивались возы, уснули дети, задремывали взрослые. Радько улегся на дно досыпать, лошади сами бежали за первым возом. Домаша, привалясь к коробью, то и дело роняла голову на грудь, боясь уронить, крепко прижимала маленького.

Меж тем небо леденело, яснело, светлыми проломами в уснувших по краю неба ночных облаках и зеленым огнем подкрадывался рассвет. С полей подымался туман.

До света, не останавливаясь, проехали Волоцкий погост. Миновали Любцы, Княжой остров, Тюкари, Гончарное. Уже брызнуло солнце, загорелось самоцветами в каждой капельке росы, приободрились лошади, протяжным ржаньем приветствуя зорю.

В Тяпоницах сделали привал, кормили лошадей. Олекса слез с воза, разминаясь, зевая во весь рот. Ночью не хотелось спать, теперь, на угреве, задремывал. Солнце быстро высушивало росу. Выспавшийся Радько весело толканул Олексу под бок:

— Цего закручинилсе возле молодой жены?

Домаша сонно улыбнулась с воза.

Завернули за амбар справить малую нужду. Спустились к речке. Скинув рубахи и сапоги и завернув исподние порты, зашли в бегучую студеную воду.

Поплескались, фыркая, покрякивая от удовольствия.

— Почем парня нанял?

— Из хлеба.

— Как сумел?

— Да, вишь, к девке нашей, Оленке, подсватывается.

— К Оленине? Ну, выпала девке удача!

— Знаешь ли его?

— Как не знать, парень добрый, бедны только, а работник — хоть куда!

Лонись на пристань я его брал: кадь ржи один за уши подымает и не ленив.

— Ну!

— Так что держи, не выпускай, Олекса!.. Ай, Оленица, что за парня обротала! Ай, девка, ай, телка, какого тура привела!

— Я сказал — погляжу еще, каков работник, тогда решу, оставлю у себя ай нет.

— Обещай сразу, лучше работать будет!

— Сам не стану, слова своего не переменю, а ты, Радько, намекни.

— Добро.

Закусили хлебом с молоком, что вынесла молодая брюхатая баба.

— Вы чьи, Жироховы?

— Были Жироховы! А нынце монастырские, Святого Спаса на Хутине. О прошлом лете подарил нас боярин, продал ле, мы чем знам. Бают, на помин души родителя своего.

Озорно кивнув на вздернутый живот, Олекса спросил:

— И часто вы его с мужиком поминаете?

— А не чаще твоего! Вишь, сколь наделал, на возу сидят, — нашлась баба.

Олекса с Радьком захохотали, отходя.

— Ну, трогай!

Возы заскрипели дальше. Перебрались через ручей, въехали в лес, еще свежий, не просохший с утра, в ярких полосах и пятнах солнечного света, в птичьем звонкоголосом щекоте. В молодом сосняке спугнули сохатого: кинулся, ломая ветви, в сторону от дороги, бестолково топоча, и разом как стал — стихло все. Заяц перебежал дорогу. Любопытный, встал столбиком, разглядывая с безопасного расстояния обоз. Онфим с Янькой запрыгали на возу:

— Заяц! Заяц!

— Где? — вертела головой только что проснувшаяся Малуша.

Янька схватила ее за щеки, стала поворачивать лицом в ту сторону, где сидел косой.

— Вона! Вона! Видишь?

Заяц наконец испугался крика, стрельнул в частый ельник.

Пошли перелески с веселыми, в светлом наряде, березками. Янька и Онфим соскочили с воза, побежали лугом наперегонки. Домаша тоже сошла, пошла рядом, разминая ноги, глубоко и радостно вдыхая медовый настой трав.

— Гляди, Олекса, краса-то какая!

— Да, добрый год! Сена-то, сена уродились в лугах! Коню по грудь!

Небось пожалеет боярин, что не своими мужиками скосил. Я ж ему заплатил за сорок четвертей, а мы… Слушай, Радько, по полуторы заколины этого сена станет?

— Ежели такая трава скрозь, то и по две!

— Вот, Домаша, вдвое прогадал боярин! Рассчитывались-то мы с ним четверть по заколине!

— Я не о том, Олекса… А хорошо-то как! Дышится легко!

— Да…

Замолчали.

Тонко звенели насекомые над пестретью трав. Облака, истаивая, висели в жарком небе. Только и было слышно, как, с хрустом приминая сочные травы, ступают лошади да поскрипывают, кренясь на водомоинах, груженные припасом и снедью возы.