Михаил Коршунов - Мальчишник

Был в Левкином романе в числе экспедиции художник-анималист. Думаю — сам Лева. По-прежнему выступала и девочка Трубадур. Это как знаменитая англичанка двенадцатилетняя Мэри Эннинг, которая в Англии, в известняковом карьере, отыскала первый в мире скелет ихтиозавра. Сейчас в Британском музее висит портрет молодой женщины с веселыми глазами — первая женщина-палеонтолог, которая «уже с ранних лет сумела проявить незаурядную интуицию, настойчивость и энтузиазм серьезного ученого».

Была в романе неожиданная встреча под землей и с авантюристами, так называемыми «охотниками за ископаемыми», которые торговали обнаруженной добычей, наживали на этом капитал. Была перестрелка. По-прежнему Левкин Жюль Верн, Левкин Майн Рид и, главное, сам Левка.

Перед моим отъездом в Крым он прочитал мне новые главы.

Страницы исписаны с двух сторон «густотертым» почерком — я так называл его почерк. Часто получалось, если надо было «втянуть» в строку какое-нибудь добавочное слово, Левке приходилось помещать его снизу. Я об этом уже говорил. Когда он вел нижнюю строку, где оказывалось втянутое наверх слово, тогда приходилось через это слово перескакивать.

Левка, как всегда, регулярно появлялся у меня и, как всегда, читал без выражения, суховато. Не заинтересовывал преднамеренно, а оповещал, что ли. После окончания работы над романом (и перед тем как «шагать с Глазариком в Ленинград») должен был отнести рукопись Александру Исбаху, но началась война. Исбах ушел на войну. На войну ушел и Лева. Рукопись романа пропала. В жизни Левы была публикация, пусть и незначительная, но единственная, в журнале «Пионер» за 1938 год. Я знал о ней, помнил. Попросил ответственного секретаря журнала Елену Селезневу отыскать, что Лена и сделала, — коротенькое, с рисунками автора письмо, пришедшее теперь к нам через полстолетия. Простенькая публикация о летающих ящерах. Моделисты Смитсоновского института в США недавно создали модель летающего ящера. Крылья сделали из стали, бальзового дерева и стекловолокна, глаза — из прозрачной смолы. В Москве выступает молодежный театр марионеток, на сцене которого пляшут рок-н-ролл динозаврики. Зрители им весело подхлопывают, а динозаврики в ответ весело помахивают головами.

Роман лежал у Левы на столе. В последнее время он особенно поглощал Леву. Поглощала тема планеты извне, искаженной войной, фашизмом, проблема, к которой Лева обратился очень серьезно в дневниках. И — планета изнутри, где она счастливо сохраняет свою первородность. Очевидно, сюжет романа должен был меняться от изменений политической обстановки в мире. Это наше с Викой предположение.

Все то же окно, все тот же Левка за столом у окна. Все тот же июнь 41-го. Салик на лето — в Подмосковье, я — в Симферополе ловил, как всегда, для Левиных коллекций бабочек и жуков, собирал гербарий. Левка тем временем отметил у себя: «Может, уж Мишке не придется в Крыму долго быть… Ведь если грянет война, то нет сомнения в том, что он вернется в Москву». Тревога, по мере приближения конца июня, у Левы возрастает, конкретизируется. Он весь находится под давлением этого «тяжелого лета».

Макнув глубоко в чернильницу ручку, чтобы спиралька запаслась чернилами, и, уперев в ручку указательный палец, как вспоминала Галя Иванова — под крепким прямым уголком, — Лева начинает писать в тетради номер XV, что теперь нужно ожидать «беды для всей нашей страны» и что ждет он войну «со дня на день». И что «война должна вспыхнуть именно в эти числа, этого месяца или в первых числах июля».

Запись от 21 июня 1941 г.:

Я чувствую тревожное биение сердца, когда подумаю, что вот-вот придет весть о вспышке новой гитлеровской авантюры. Откровенно говоря, теперь в последние дни, просыпаясь по утрам, я спрашиваю себя: «А может быть, в этот момент уже на границах грянули первые залпы?» Теперь нужно ожидать начала войны со дня на день.

Эту запись в канун войны Лева сделал вечером. Стол. Привычно рядом — пианино. Над пианино — портрет маэстро и новый рисунок акварелью — Исаакий зимой. Набросок к рисунку сделал, когда был в Ленинграде на зимних каникулах. Даже взобрался на купол собора к самому кресту.

На ковре, на гвоздике, поблескивают отцовские часы. Отстукивают ход жизни. Отца нет, хотя и так он дома бывал считанные месяцы — все разъезды, дальние командировки. Спешка, занятость. Ночью отец сидит, обложится книгами, конспектами. Абажур настольной лампы прикрыт газетой. Теперь отца нет совсем. Не поиграют они больше в джиу-джитсу. С детства играли. Какая у отца была крепкая правая ладонь. Левка потрогал ребро своей правой ладони — кажется, теперь тоже достаточно крепкая, натренированная. Джиу-джитсу отец освоил в Америке, в тюрьме.