Александр Малышев - Ветры Босфора

Флигель- адъютант был принят в обстановке уже обыденной. Его встретил дежурный флигель-адъютант. Взошел впереди него по широкой дворцовой лестнице. Оставил на некоторое время в комнате ожидания, среди ожидающих приема. Вернулся. Пошел по Белой галерее, но не в Портретную залу, как в прошлый раз, а вправо, в одно из помещений. В Залу Аудиенций.

Николай встал из-за стола, оставил кресло за собой. Улыбнулся. И Казарский понял, почему у флигель-адъютантов, отныне его коллег, одинаковые улыбки. Флигель-адъютанты, высокие и низкие, с плотной статурой и тонкие, были чем-то неуловимо похожи друг на друга. Нет, это было, конечно, не сходство матрешек, вынимаемых из большой матрешки. Но тем не менее сходство было.

Улыбка государя - знак высочайшего благорасположения. Тенью этой улыбки, зеркальным отражением и была улыбка встретившего его дежурного адъютанта.

Николай, рано начавший лысеть, зачесывал пряди височные к уголкам глаз. Зачесывали точно так же виски - «под Николая» - и военный генерал Чернышев, и все флигель-адъютанты.

Усы царя, стоившие, вероятно, ему не малых забот, закручивались на кончиках кверху. Жиденькие седые усы генерала Чернышева, усы всех флигель-адъютантов загибались кверху.

Форма бакенбардов Николая многократно повторялась в формах бакенбард флигель-адъютантов.

Но, поразился Казарский, флигель-адъютанты были похожи один на другого и ни один не был похож на Николая. Почтительное выражение лица выдавало людей зависимых, готовых служить. Выражение лица Николая было выражением властителя.

Николай умел работать.

И любил работать.

В Зале Аудиенций - простота рабочего кабинета. Два бюро меж окон, сквозь которые простор неба. Огромный письменный стол. Кресло. Стулья.

Все.

Он вышел из-за стола. Стоял, огромный, с крутыми плечами и круглой грудью, в мундире с эполетами.

Где этот человек, в руках которого, действительно, сосредоточена невероятная власть, найдет нужным прочертить границы России? По северной кромке берега Черного моря? Тогда армия, флот - его опора. Зачем же с боями брали Суджук-Кале, зачем лили кровь за Анапу, если без боев, бескровно, самим оставить их туркам, как понуждает Англия?

Ну, а если точка такой границы… Стамбул? Рубит же с плеча, с армейской откровенностью генерал Дибич: «Ссйчас у России две столицы, Петербург и Москва. Скоро будет третья - Стамбул.

Что тогда ждет армию? Флот?

Турки - не куклы.

Тогда - джахат [46].

Тогда война без конца.

Завтрашний день Черного моря - загадка.

- Просите, Казарский, - проговорил Николай, показывая на стул и сам садясь. - Ведь у вас есть личная просьба, раз вам понадобилась аудиенция.

Просьба была. Но уж не о том, чтобы стать новым «матрешечным» флигель-адъютантом. Его просьба насторожила князя Меншикова и не понравилась морскому министру Моллеру.

- Ваше величество! - проговорил Казарский, весь внутренне напряженный. - Двенадцатого мая близ Пендераклии был сдан туркам русский корабль. Кораблем сим был фрегат «Рафаил», командиром его Стройников. Мне известно, что сейчас ведутся переговоры об обмене пленными, что турецкая сторона настаивает на персональном обмене капитана II ранга Стройникова на помощника коменданта Анапы билим-башу Теймураза. Дозвольте, ваше величество, сей обмен произвести на борту брига «Меркурий». Бриг может взять на борт до ста человек пленных.

Николай резко и гневно вскинул голову. Поднялся. Отошел к окну.

Ходили слухи, что султан Махмуд II, с трудом перенося позор поражения, намеревается принять своих возвращающихся из плена подданных на борт «дарованного аллахом» «Рафаила». Дело царя и султана, как им рассчитаться друг с другом, соизмеряя самолюбия. Подданный в такой спор - не лезь!

Если к Стройникову охота пробудить сочувствие, значит есть мысль, что не за одним Стройниковым вина?

Да не проникла ли уже и во флот крамола инакомыслия?

Николай знал, что военные его «хвалили». Говорили: он был бы «хорошим отцом-командиром». То есть всего командиром полка. Не больше. Согласиться с этим он не мог, даже оставаясь наедине с самим собой, со свими мыслями.

Всю Европу он держал в кулаке. Притихла, умывшись кровью, под его диктатом бунтующая Венгрия. Волновалась и обессиленно покорялась силе Польша. Он давно привык к возбуждаемому им ужасу.

Глаза его, серые, мгновенно стали серо-свинцовыми. Бестрепетно

смотрели на жертву, которая должна почувствовать, что стоит и рудников Сибири, и кандалов, и сырых камер Петропавловки.