Александр Малышев - Ветры Босфора

Во всех домах по обе стороны улицы зажжены свечи. Окна низко. Видно, люди сидят за чайным столом целыми семьями. Или каждый себе, - что-то делает. За окнами шла чужая, мирная, манящая какой-то несбыточной грезой жизнь. А Анапа - вся в грохоте пороховых разрывов. Лейтенанту не хотелось, чтобы падение крепости произошло без участия «Соперника». Но вот и жизнь такая, что за окнами, у чайных столиков, манила уже, тревожила душу.

Тридцать один год.

Пора бы жениться.

Но он не свободен. На его жалованьи маменька-вдова, две сестры, младший брат. Входить в дом к жене с состоянием, да не одному, с четырьмя ртами впридачу… Запрет в душе…

Лучше подождать.

Мерещились какие-то неожиданные удачи. Какие-то перемены к лучшему.

Пусть пока все будет, как есть.

Хорошо, что живет в Севастополе милая женщина. Она дарит его своей бесценной дружбой. Жаль, что не его одного. Такой же дружбой, равной и ровной, дарит Татьяна Герасимовна и командира брига «Меркурий» капитан-лейтенанта Стройникова.

Так стоял он у ограды и вдруг почувствовал, что не один на темной улице. Резко повернулся. Две черные фигуры, скрытые тенью дома напротив, наблюдали за ним с недалекого расстояния. Казарский готов был поклясться, что оба наблюдателя ухмылялись. Гуляки-приятели. Возвращаются, поди, с площади у батареи.

- А у вдовы на панталончиках столько кружев, что и на кружевные манжеты господину офицеру хватит! Ха-ха-ха! - В тишине, в весеннем обновлении, голос смрадно-пьяный.

Кровь в голову!

- Негодяй! - вскричал Казарский.

- Ба! Да это Казарский!

(Его узнали).

- Впрямь Казарский! - с заводом, с радостью хохотнул другой. -

Слышал, на его дырявую лохань поставили единорог? Аванс есть. Значит, и вполне рогатым будет. Ха-ха-ха-ха!

- Стойте! Негодяи!

Где там!

Казарский едва пересек тротуар, а уже сверху, с голого холма:

- Ха-ха-ха!

- Ха-ха-ха!

Весь Севастополь пока - Корабельная слободка да несколько улиц вблизи Графской пристани. Дома идут неплотной цепочкой вдоль Южной бухты. На холме застроек мало. Теперь темень. Туда и полиция глаз не кажет. Недаром его так и зовут: Холм Беззакония.

Несмотря на поздний час, на причале людно. В полночь уходят в Анапу бриги «Орфей», «Ганнимед», «Меркурий». Основные силы флота под командованием адмирала Грейга уже много дней там. Держат осаду.

На «Сопернике» паруса свернуты. Темнота не помешала молодым глазам Казарского разглядеть свой бриг еще на подходе и удивиться. Оставляя борт на старшего офицера лейтенанта Шиянова, он записал в лагбухе, вахтенном журнале:

«Продолжать отделывать вновь вырубленный такелаж и исправлять на потребное ко началу кампании, а малярам вести работы и при фонарях».

Где фонари?

Где три узкие рабочие беседки, которые свисали с правого борта, когда он уходил? Маляры тогда вели покраску.

Казарский ускорил шаг. Подошел ближе и увидел срамоту недокрашенного борта. Часовые у трапа взяли на караул, но встретили командира приметно настороженным взглядом. И проводили поворотом головы. Шиянов ждал его. Отошли к леерам. С убитым и расстроенным видом лейтенант доложил, что запас краски на корабле кончился, а шкипер Артамонов новой не выдал. Бриг-де старый. Вся краска ушла на «Пармен», «Штандарт», «Евстафий», «Флору», «Поспешный».

- Так нам, что же, с одним левым покрашенным бортом выходить? - спросил Казарский вдруг осевшим голосом и сам не веря своим словам.

- Нам не воевать. Оба борта противнику не показывать. А начальство при выходе один левый борт видеть будет.

Шиянов пересказывал слова главного шкипера.

Артамонов был еще на причале. В шкиперской светились окна. Он уедет в поджидающей его карете только после того, как снимутся с якорей «Ганнимед», «Орфей», «Меркурий».

Глаза Казарского забегали. Взглядывали беспомощно. Он вдруг схватил старшего офицера за плечо. Тот сквозь сукно почувствовал клещистую хватку тонких, длинных пальцев лейтенанта. Хватку коваля. Уперся взглядом в лицо офицера. Сказал:

- Шиянов! Идите к шкиперу. Скажите: «Командир учтивейше просит его превосходительство на борт «Соперника» для разговора с глазу на глаз. В шкиперской многолюдно».

Казарский сбежал по трапу в свою каюту, в корме.

За что такие издевки? «Соперник» плохо несет транспортную службу?

«Соперник» ветх? Старость - еще не позор. Вот корабль, выступающий в кампанию с одним покрашенным бортом, опозоренный корабль!