— Стервец, да и только! — покивал головой укоризненно дед, вслед Николаю, пятки которого засверкали уже в районе тока. — Совсем распустился без отцовского пригляда, глядишь, и эта такая растет! — замахнулся он шутливо на Шурку, которая тут же юркнула за широкие бедра матери. — Бандит, ей богу бандит!
Акулина вяло улыбнулась, вспомнив о муже, которого в марте проводила на фронт. Письма от него доходили редко, а сердце болело, ныло, истомленное в разлуке. И только она знала, как каждую ночь ревела в подушку, молясь на старые образа, спрятанные по углам от бдительного ока главы сельсовета, чтобы остался жив, пусть пораненный, хоть какой, лишь бы живой!
«Резерв ставки…»
Март 1942
Переполненная станция, на которой стоял их состав, встретила призывников надрывными гудками отправляющихся паровозов, шумом колесных пар и едким запахом сгоревшего угля. На каждом из путей толпились люди. Слышался незнакомый говор, толпились люди. Откуда-то с начала перрона зазвучал надрывный женский плач. Эвакуированные, военные, беженцы — все замерли в ожидании дальнейшей дороги. Кому на запад, кому на восток, а кому и в самое пекло войны, где не считаясь с потерями пытались остановить немца.
Куцая телогрейка не грела. Петр поправил шапку и повернулся к жене, закутанную в теплую шаль и дедов тулуп, завистливо вздохнул, поглаживая ее по плечу. В этом году весна выдалась поздняя. К концу марта только стаял последний снег, оставив после себя расхлябанные, разбитые сотнями машин и телег дороги, сырой ветер, полосовавший лицо не хуже хлесткого кнута и постоянное ощущение сквозняка.
— Ну, будет тебе, Акуля… — он попытался улыбнуться, ободрить, обнять, но все в этот момент выходило как-то неловко и фальшиво, словно между ними, мужем и женой, с момента получения повестки на фронт пролегла невидимая борозда, разделившая их жизнь пополам. Акулина улыбнулась, затопталась на месте, понимая его состояние, испытывая нечто похожее в душе.
— Да, да…Ты береги себя там! — произнесла она, понимая, что говорит ерунду, что надо побежать, обнять, поцеловать, насладиться их встречей, ощущая, что она может быть последней, но что-то внутри нее, какая-то беспочвенная надежда останавливала.
— Детей не балуй! — наказал Петр, посматривая на закрытый сигнал семафора.
— Да куда уж баловать…Война ведь… — согласилась Акулина, чувствуя неловкость за свою излишнюю холодность.
— Подерягин! — окликнули его из забитой солдатами до отказа теплушки. В дверях виднелась чубатая голова лейтенанта Прохора Зубова — совсем молоденького парнишки, только что окончившего пехотные курсу и сразу же посланного за пополнением для вновь формировавшейся где-то под Вологдой 100-й стрелковой дивизии Резерва Ставки. — Прощание закончить! Отбываем! — прокричал лейтенант, махая ему рукой.
Петр затоптался на месте вместе с Акулиной, улыбнулись друг другу, ожидая, что кто-то из них сделает первый шаг. В чуть раскосых черных, как смоль, глазах жены стояли слезы. В сердце мужчины противно заныло, но они так же стояли и смотрели друг на друга в немом ожидании чего-то непонятного, какого-то толчка, который раскроет их души навстречу, сломав защитную скорлупу, надетую каждым из них, дабы не было так больно расставаться.
— Ну, пора! — проговорил он, разворачиваясь к теплушке, широким шагом пересекая узкий перрон. Паровоз уже дал прощальный гудок к отправлению, и вагоны с противным лязгом натянулись на автосцепке.
— Петя! — закричал вдруг Акулина, бросаясь за ним, будто только сейчас поверила в то, что провожает мужа на фронт. — Петя! Петька!
Она побежала за ним, путаясь в длинной юбке, бросилась к нему в объятия. Ощущая его запах, ставший родным, его колкую щетину на обветренном подбородке, целуя родное и такое любимое лицо короткими нежными поцелуями, чувствуя его крепкие, загрубевшие от тяжелой деревенской работы ладони у себя на плечах.
— Прости! Возвращайся скорей! Прошу! Умоляю! Возвращайся! — просила она, утыкаясь холодными губами ему в щеки.
— Подерягин! — эшелон медленно тронулся с места, проплывая мимо заполненного провожающими перрона, зазвучала откуда-то бравурная музыка, но ее, как и криков Зубова, Петр не слышал. Он впился губами в мягкие податливые губы жены, наслаждаясь их пряным вкусом, нежностью. Голова кружилась от сладкого ощущения счастья и горя. Эти два чувства одновременно переполняли его, заставляя сердце трепетать от непередаваемой любви, испытанной впервые так ярко и отчетливо.
Читать дальше