Юрий Щербаков - Ушкуйники князя Дмитрия

Миша, ошеломленный нежданными обвинениями, пытался ответить, что на днях окрестит свою суженую, а там – и под венец. Да куда там! Обличающие глаголы из уст митрополита падали и падали на повинную голову дружинника.

– От плотского блуда – блуд в мыслях! Ересиархом стать возмечтал? Предателем веры Христовой? Мнишь, грех, прикрытый венцом, – уже и не грех? То лжа, небылые слова! Напредки грехи искупи, кмете!

– Укажи, что делать, отче, – забормотал вконец растерявшийся Поновляев, – али епитимью какую назначь…

Митяй испытующе глянул на воина: прочувствовал ли, раскаялся ли, сменил гнев на милость, и голос его в одночасье стал отечески задушевным:

– Только сугубою пользою церковному дому и княжескому искупить возможешь грехи свои, сыне. Не увещеваю, лишь о душе твоей пекуся.

– Все исполню, отче святителе!

– Все ли? Тогда слушай.

Голос Митяя снова стал требовательно-жестким:

– Достоит тебе, кмете, переухитрить перевета Вельяминова, дабы залучить его на Москву. Зовут его-де тайно митрополит и князев двоюродник – Владимир Серпуховской.

Стыд зажег щеки Поновляева, но, опустив голову, он заставил себя дослушать Митяевы слова.

– Князь-от пыхает биться с Ордою, а Владимир ратиться не хочет, и за то Дмитрий Иванович на него опалился, боится, что стола из‑под него двоюродник искать будет. Яз хоть и ближник князев, а тоже идти супротив татар не желаю – ить Мамай не токмо святительского места – живота лишит! Ну а ты, кмете, и вовсе у князя на подозрении – в возлюбленниках вельяминовских ходил! Пусть придет Ванька на Русь, чтоб сговориться по‑годному. Все будет без обману. Крест на том целуй!

– Грех, отче! – еле выдавил Поновляев. Митрополит возвысил голос:

– Именем моим клянись! Приму грех на рамена своя. Перед Господом сам отвечивать стану!

…На Касьяна завистливого вышел из Москвы санный обоз. Возчики супились, угрюмо взглядывая на хозяина – дородного купчину Никиту Торопца, вальяжно развалившегося в богатом ковровом возке.

Эк нудит его! В такую страсть не то что выезжать куда – из избы вылезать нельзя! Касьян все косой косит: глянет на скот – скот валится, на дерево – дерево сохнет.

Ражий мужик, правивший розвальнями в хвосте обоза, зло сплюнул.

– Не сумуй, человече. То сплетки бабьи. День как день, – отозвался монах, угнездившийся вместях с другим чернецом меж тюками с товаром.

– Може, и так, – недовольно пробубнил возчик, – а все ж недобр Касьянов глаз. Вчера, на Онисима-овчара, надо было трогаться. – Пожевав в раздумье губами, домолвил: – А хоша бы и на Онисима. Кто ж в таку пору в Орду правится? Застрянем где-нито. Не ровен час, весна рухнет, пути непроходны станут. Куды спешить? Торопец – он и есть Торопец!

Мужик бурчал и супился, покуда не выехали за Москву. Там только, под ясным солнцем да синим, будто вымытым небом, в котором неспешно купались смешные барашки, возчик повеселел. Ядреный воздух последнего февральского дня выпил помалу пасмурь с конопатого лица, и, с удовольствием оглядывая распахнувшийся во всю ширь окоем, мужик весело цыкал зубом, а там и вовсе напевать стал…

Хоть и величают март на Руси зимобором да протальником, до самого Дону, почитай, держался ладный санный путь. Диковинную дорогу выбрал рисковый купец Торопец. Ан и не прогадал! Оттепель пристигла уже вблизи Дона, на Муравском шляху. Через реку перевезлись, сторожась промоин. И опять обошлось! И все ж не стерпел Касьян, показал-таки свой злопамятный норов. В ночь задул теплый, мало не горячий степной ветер, и обозные, ставшие станом на другом берегу Дона, наутро обомлели: только редкие грязные лоскутки остались окрест от сплошного снежного полотна. А Торопец, знай, похохатывает: так, мол, и задумывал.

Едва доволоклись до деревеньки, запрятанной меж двумя буграми. Тут-то и открылся купецкий секрет: в просторных сараях под приглядом здешних нелюдимых мужиков сохранялись до поры повозки да телеги. Здесь же оставит Торопец зимний поездной припас.

– Так-то способнее, – урчал, будто сытый кот, купец, провожая за деревню мнихов, решивших идти далее пешком. – Лето, лето, вылазь из подклета! По такой жарыни степь подсохнет – оглянуться не успеешь. Мы на телеги – да в Орду. Всех торгованов опередим! В нашем деле деньги – что навоз: то нет, то целый воз!

– То от Бога, – сурово возразил ему рослый русобородый монах.

– Будешь плох – не даст и Бог, – вздохнул Торопец. – А вам, коли ждать невмочь, путь прям, святые отцы, – через Куликово поле на Красивую Мечу да тихую Сосну, а там и до Мамаевых кочевий недалече.