Зинаида Чиркова - Звезда печального счастья

— Да люди-то скажут что? — испуганно и вместе с тем радостно проговорила она. — Ведь нам обоим сто лет…

— Мы оба молодого свойства, и не нам с вами говорить о летах. У вас дети, у меня — дети… А людей, кого же мы обидим, если сочетаемся? Мы оба одиноки и свободны, у вас куча дел, естественно, что вам нужен помощник. Скорее на меня падет упрек, что старик женился, рассчитывая на ваше состояние…

Она удивленно всмотрелась в него. И тихо рассмеялась — вот уж никогда нельзя было упрекнуть его именно в этом.

— Я признаюсь, — сказал он, — такой упрек был бы мне очень тяжел. Я и об этом много думал, но потом понял средство устранить не только самое дело, но и даже подозрение…

— Что же это за средство? — спросила Наталья Дмитриевна.

Он внимательно посмотрел на нее. Все та же невысокая, несколько уже расплывшаяся, гусиные лапки оплели ее прекрасные глаза, но кожа все еще удивительно бела и кажется бархатной, а улыбка показывает жемчужные зубы, и так хочется, чтобы она всегда сияла на ее лице.

— Не хочу упреков, не хочу подозрений, — твердо сказал он. — Я люблю вас, вы знаете, и всю жизнь любил только одну женщину во всем мире. Я знаю, что только общая жизнь могла бы принести мне счастье и радость на старости лет. Но судьба есть судьба — бросьте жребий.

— Как это? — в испуге спросила она.

— Половина России, подчиняясь жребию, идет на смерть. Выпадет мне счастливый жребий, значит, мы обвенчаемся, а выпадет несчастливый, что ж, значит, не судьба соединить жизнь мою с той, о которой я мечтал всю свою жизнь…

В смятении и страхе смотрела она на него. Жребий? Что значит жребий, если оба они хотят этого брака, если им будет хорошо вместе, если без него она — былинка по ветру, слабая, беспомощная, одинокая, если без нее он — тоже одинокий, как челнок в бушующих волнах…

Почему жребий, если оба они согласны?

И она было запротестовала.

Но он, печально глядя на нее, произнес:

— Не все еще сказала мне моя судьба — пусть это будет последний, самый жестокий удар, если выпадет — нет…

Она смотрела на него во все свои глаза. Как странно, опять оставлять на волю случая то, что самой судьбой толкало их друг к другу?

Но он твердо и властно смотрел на нее.

— Что будет, то и будет, — тихо сказал он.

И она покорилась.

— Но дайте мне слово, что, если будет счастливый жребий, написать воспоминания о Пушкине…

— При чем здесь он? — удивился он.

— Притом, что он верно схватил мой нрав. Мой дальний родственник Солнцев рассказал ему мою историю. Сначала я возмущалась, сердилась, а потом поняла, как верно выписал он Татьяну Ларину, может быть, немного сентиментальную, но с такими задатками свободолюбия, что, будь она женою декабриста, сделала бы то же самое, что я. И потом, кто же лучше вас знает молодого Пушкина, кто дружил с ним столько лет и кому посвятил он стихи «Мой первый друг, мой друг бесценный», да еще полученные уже в ссылке? Нет, нет, даже если жребий скажет нет, вы должны написать эти воспоминания…

Он смотрел и смотрел на нее, и время как будто было не властно над этими двумя уже пожилыми и много страдавшими людьми. Он видел в ней опять ту красавицу, какой она приехала в Читу, она видела в нем веселого насмешливого молодого щеголя, с таким добрым и таким красивым лицом…

Окна посерели, потом в них зажегся огонь рассветной зари, а они все сидели и любовались друг другом и не могли оторваться.

Под самое утро она встала и сказала:

— Хорошо. Жребий так жребий. Пусть будет так, как хочет судьба. Я поеду в Тобольск, повидаюсь с друзьями, а потом съезжу в Абалацкий монастырь. Там я узнаю свою судьбу…

Все несколько дней, которые провела Наталья Дмитриевна в Тобольске, а потом в монастыре в двадцати пяти верстах от Тобольска, Иван Иванович не находил себе места. Но мысль Натальи Дмитриевны о воспоминаниях нет-нет да и приходила ему на ум. И он думал, что было бы с его другом, окажись он 14 декабря на Сенатской площади. Несомненно, талант его в Сибири захирел бы и страна не узнала бы своего великого поэта.

Заяц перебежал ему дорогу, и Пушкин поворотил обратно. Судьба хранила его для дуэли, о которой узнала вся читающая Россия, которая трагически увенчала его жизнь…

Но, может быть, написать и о Вильгельме? Правда, он всегда немножко издевался над ним, да и кто из знавших этого тощего, нескладного, с длинным телом, как-то странно извивающимся, не смеялся над ним, над его невежественной толстой бабищей-женой, которую он любовно называл «моя Дронюшка», и который умер почти на руках Натальи Дмитриевны? Вот уж кому стоило бы написать воспоминания о нем, Кюхле, о его трагической и нескладной судьбе…