Эжен Сю - Парижские тайны. Том 2 [с иллюстрациями]

– Любить-то он нас любит, это верно… когда он тут, нас никто не смеет колотить… Будь он дома нынче вечером, мать не наградила бы меня колотушками… Старая дура! До чего она злая!.. Ох как я ее ненавижу… мне так хочется поскорее вырасти, уж я бы ей вернул все тумаки, которыми она нас осыпает… особенно тебя, ты-то ведь послабее меня…

– О, замолчи, замолчи, Франсуа… меня просто страх берет, когда ты говоришь, что хотел бы поколотить нашу мать! – воскликнула бедная девочка, заливаясь слезами и обнимая брата за шею и нежно целуя его.

– Нет, ты мне вот что скажи, – заговорил Франсуа, нежно отстраняя Амандину, – отчего мать и Тыква всегда так злятся на нас?

– Я и сама не понимаю, – ответила девочка, вытирая глаза тыльной стороною кисти. – Может, потому, что нашего брата Амбруаза отправили на каторгу, а нашего отца казнили на эшафоте, они так несправедливы к нам…

– А мы-то чем виноваты?

– Господи, конечно, мы-то не виноваты, но что поделаешь?!

– Клянусь, если мне всегда, всегда придется получать трепку, я в конце концов соглашусь воровать, как им того хочется… Ну что я выигрываю от того, что не краду?

– А Марсиаль, что он скажет?

– Ох, если бы не он!.. Я бы давно согласился стать вором, знаешь, как тяжко, когда тебя то и дело колотят; кстати, нынче вечером мать была до того зла… разъярилась, как ведьма… В комнате было темно, совсем темно… она ни слова не говорила… только держала меня за шею своей ледяной рукою, а другой рукой изо всех сил колотила… и вот тут мне и показалось, что глаза у нее сверкают как угли…

– Бедный ты мой Франсуа… и все из-за того, что ты сказал, будто видел кость мертвеца в дровяном сарае.

– Да, его нога торчала там из-под земли, – проговорил Франсуа, вздрогнув от страха, – я готов дать руку на отсечение.

– Может, там когда-нибудь было кладбище, как ты думаешь?

– Все может быть… но тогда скажи, почему мать пригрозила, что она меня до полусмерти изобьет, если я расскажу об этой кости покойника нашему брату Марсиалю?.. Видишь ли, скорее кого-нибудь убили в драке и решили закопать в сарае, чтобы никто про это не узнал.

– Пожалуй, ты прав… Помнишь, такая беда чуть было не случилась у нас на глазах.

– Когда это?

– Ну в тот раз, когда Крючок ударил ножом этого высокого мужчину, такого костлявого, такого костлявого, такого костлявого, что его за деньги показывали.

– А, помню… они еще называли его ходячим скелетом; мать тогда разняла их… а не то Крючок мог бы и укокошить этого сухопарого дылду! Видала ты, как у Крючка на губах появилась пена, а глаза чуть не вылезли на лоб?..

– О, этот Крючок, не задумываясь, готов из-за любого пустяка пырнуть человека ножом. Да, он отчаянный забияка!

– Он такой молодой и уже такой злой, правда, Франсуа?

– Ну, Хромуля еще моложе, а будь он посильнее, он был бы еще большим злыднем.

– Да, да, он очень злой!.. Несколько дней назад он меня поколотил, потому что я не захотела играть с ним.

– Он тебя поколотил?.. Ладно… Пусть только сюда еще раз явится…

– Нет, нет, Франсуа, он это так, в шутку, смеха ради.

– Ты правду говоришь?

– Да, чистую правду.

– Ну, тогда другое дело… а не то бы я… Но вот чего я не понимаю: откуда у этого мальчишки всегда столько денег? Вот кому везет! Когда он заявился сюда как-то с Сычихой, он показал мне две золотые монеты по двадцать франков. И с каким насмешливым видом он нам сказал: «И у вас бы водились деньжата, не будь вы такими чурбаками».

– А что это значит – быть чурбаками?

– На его жаргоне это значит быть дурнями, болванами.

– Ах, вот оно что.

– Сорок франков… золотом… сколько бы я на эти деньги славных вещей накупил… А ты, Амандина?

– О, я бы тоже.

– Что бы ты, к примеру, купила?

– Знаешь, – начала девочка, в задумчивости опустив голову, – раньше всего я купила бы хорошую куртку для нашего братца Марсиаля, теплую, чтобы он не мерз у себя в лодке.

– Ну, а для себя?.. Для себя самой?

– Мне бы так хотелось маленького Иисуса из воска с крестиком и барашком, такого, какого продавец гипсовых фигурок продавал в то воскресенье… помнишь, на церковной паперти в Аньере?

– Кстати, как бы кто-нибудь не рассказал матери или Тыкве, что нас видали в церкви!

– Это верно, мать ведь раз и навсегда запретила нам входить в церковь!.. А жаль, потому как там, внутри, до того красиво… правда, Франсуа?

– Да… а до чего там хороши серебряные подсвечники!

– А изображение Пресвятой Девы… у нее такой добрый вид…