Михаил Лебедев - Сон великого хана. Последние дни Перми Великой

— Кажись, жив ещё, — промолвил один из них, приникнув ухом к груди несчастного. — Сердце чуть слышно бьётся. И кто его прибил так? Недобрый человек тот.

— Зла нынче много развелось на свете, зла много! — вздохнул другой, и телега двинулась дальше, увозя Федора-торжичанина, ничего не видевшего и не слышавшего.

В Симоновом монастыре, стоявшем на левом возвышенном берегу Москвы-реки, в шести вёрстах от Кремля, звонили ко всенощному бдению, когда в монастырские ворота въехала телега с двумя иноками, подобравшими обеспамятевшего юродивого. Иноки ездили в митрополичье село Голенищево, по повелению владыки Киприана, посылавшего их туда по какому-то делу, и теперь, возвратясь оттуда, внесли бедного торжичанина в обительскую странноприимницу, а затем поспешили к владыке, жившему в просторной келье, рядом с храмом Рождества Пресвятой Богородицы.

— Спаси вас Бог, братья. Спасибо, что по слову моему сделали, — сказал митрополит, когда старцы доложили ему об исполнении его приказания. — А в Голенищеве всё ладно ли?

— Ладно, ладно, владыка. Всё в мире обстоит.

— А поп Стефан не болеет уж?

— Поправился, владыка. Милосердный Бог помог. В сии часы он о твоей милости заботился: как-то, дескать, владыка святой в Симоновом живёт? Палаты митрополичьи, что в Кремле, не сразу мастера перестроят, а в Симоновом кельи теснее. С непривычки то-де и трудно покажется.

— И то я, грешный человек, живу роскошно, — улыбнулся митрополит, поглаживая свою седую бороду. — Не такой бы труд для меня надобен!

— А потом сетует он, — продолжали иноки, почтительно выслушав слова Киприана, — почто-де владыка святой оставил в забвении Голенищево? Палаты-де твои святительские пусты стоят, и людишки твои верные о тебе плачутся...

Владыка опять улыбнулся. Подобное сообщение старцев доставляло ему удовольствие. Голенищево было любимое его село, куда он часто удалялся из Москвы, особенно в летнюю пору, и где проводил время в приятной тишине и уединении. В Голенищеве его все любили, начиная с попа Стефана и кончая последним смердом; в Голенищеве не существовало стеснительных церемоний в обиходе, как при великокняжеском дворце; не было там ни боярской спеси, ни чрезмерной раболепности второстепенных чиновников, ползающих "во прахе земном" перед тем, кто выше их, и задирающих нос перед низшими; не было и козней подпольных, чего владыка терпеть не мог, а была самая первобытная простота, мир и согласие. Митрополит, приезжая в Голенищево, делался как бы не важным лицом духовным, а простеньким старичком-иноком, к которому все шли со своими "докуками" и все получали желаемое. Киприан любил народ и народ любил Киприана, хотя последний и не был русским человеком по происхождению (он был серб), но народ ценил не происхождение, а доброту маститого святителя, и эта любовь народная особенно трогала митрополита.

Однако в описываемое время Киприан не мог покинуть Симонова монастыря, где у него происходили ежедневные совещания то с великим князем о делах государственных, то с приезжающими иногородними епископами о делах церковных. Он ответил словоохотливым инокам:

— Знаю, знаю, что любят меня в Голенищеве, но недосужно ехать туда. Дел много накопилось... А ещё ничего не скажете вы?

Старцы переглянулись между собою, и один из них проговорил:

— А ещё скажем мы тебе, владыка, что на дороге мы полумёртвого человека подобрали и привезли...

— Где подобрали?

— На Кучковом поле, владыка, около рва, вновь устроенного. Голова его в кровь разбита и лик тоже в крови. Полагать надо, злой человек обидел его.

— Господи помилуй! — перекрестился митрополит. — Средь бела дня разбойство на Москве учиняется. А неведомо вам, что за человек он?

— Это человек юродивый, владыка. Нередко он бывал у нас. Зовут его Федором-торжичанином.

Лицо Киприана омрачилось.

— Федором-торжичанином, говорите вы? Знаю, знаю. Агнцу подобный человек. Не раз я говаривал с ним и уразумел, что он не от мира сего... Кто же обидеть его мог?.. Ах, Господи, Господи! На такого голубя чья-то рука поднялась!.. Ведите меня к нему. Где он? Нельзя ли помочь ему чем?

Митрополит торопливо надел на голову скуфейку, взял посох и вышел из кельи, сопровождаемый обоими старцами и молодым служкою, всюду следовавшим за владыкой.

Бесчувственный Федор-торжичанин, внесённый в монастырскую странноприимницу, был передан на руки инока Матвея, искусного врачевателя всяких болезней. Когда митрополит вошёл в странноприимницу, Матвей уже перевязал голову юродивому, обмыл ему лицо водою и трудился над приготовлением какого-то пластыря, имевшего чудодейственную силу при заживлении ран.