Анри Монфрейд - Приключения в Красном море. Книга 1 [Тайны красного моря. Морские приключения]

Нам удалось в считанные минуты преодолеть опасную зону, то есть фронт атаки течения, волн и ветра. Море вновь стало спокойным. Мы спасены…

Я ощущаю потребность воздать хвалы той сверхъестественной силе, которой было угодно сохранить мне жизнь. Этот благодарственный молебен восходит к религиозным верованиям юности или, быть может, является отголоском атавистических склонностей к фетишизму, похоже, присутствующих уже в едва наметившемся зародыше человека. Наши моряки-христиане кладут в свои вещевые мешки изображения Мадонны и даже наиболее закаленные и бывалые из них в минуту опасности дают обеты и произносят молитвы.

Мусульмане же смиряются со своей участью, ибо знают, что Аллах всемогущ и достаточно велик, чтобы не изменять своего мнения. То, чему суждено случиться, предначертано свыше, и если Господь спасает свои создания, значит, на то есть его воля. Поэтому благодарить Аллаха не надо. Однако, дабы пополнить ряды своих сторонников еще одним адептом, он тоже способен на чудеса. Воспользовавшись этим происшествием и тем, что мы еще не вполне оправились после страшного испытания, я сообщаю своим людям, что в тот момент, когда судно едва не пошло ко дну, я мысленно поклялся, что приму мусульманскую веру, если останусь в живых. И тотчас некая таинственная сила вышвырнула нас за пределы водоворота. Произошло чудо.

Таким образом, благодаря потустороннему вмешательству я принял мусульманство и взял себе имя Абд-эль-Хаи.

Покинув преддверие ада, мы с удивлением глядим друг на друга: неужели мы живы? Малыш-юнга по-прежнему среди нас. Я не знаю, куда он забился во время этой кратковременной бури. Все продукты намокли. Наиболее ценный для сомалийцев сахар вытек, превратившись в сироп, остался один липкий мешок, мы смотрим на него с подавленным видом. Уцелела лишь корзина фиников: эти плоды пустынь способны выдержать все что угодно. Наша бочка с пресной водой все так же заполнена до краев, однако теперь уже водой соленой…

Мы плывем вблизи Шейх-Саида, хорошо укрытые от бушующего моря, которое врывается позади нас в пролив, но время от времени в снастях свистят порывы ветра. Вечереет, думать о высадке на берег не приходится. Я съедаю несколько фиников и отдаюсь во власть блаженного покоя, обеспеченного надежной якорной стоянкой, размышляя о шторме там, вдали, и об участи тех, кто борется в эту минуту со стихией.

Несмотря на усталость, мы по очереди несем вахту, так как за побережьем утвердилась весьма дурная слава. У меня нет якорной цепи, поэтому вместо нее я использовал трос, сплетенный из кокосовых волокон.

За несколько часов до рассвета меня будит Ахмед, стараясь не поднимать шума. Он показывает мне на виднеющийся в кабельтове от нас неясный силуэт лодки, смахивающей на большую пирогу. С помощью бинокля мне и впрямь удается разглядеть заруку без мачты и осторожно гребущих на ней людей. Мы ложимся на носу и наблюдаем. Я склоняюсь к тому, что это рыбачье судно, собирающееся выйти в открытое море, и не разделяю беспокойства двух моих сомалийцев. Но все же это кажется странным. Вдруг Абди сжимает мою руку, и я, посмотрев в направлении его взгляда, вижу в двадцати метрах от нас, на оси нашего судна, черную точку, которая беззвучно приближается в кругах фосфоресценций, — да, в нашу сторону осторожно плывет человек. И тут я замечаю, что течение, вызванное приливом, разворачивает наше судно на якоре кормой к острию рифа, защищающего стоянку от ветра. Если якорный трос вдруг оборвется, то через пару минут нас выбросит на рифы. Теперь понятно, что замышляет этот молчаливый пловец: он собирается перерезать волокнистый трос и погубить нашу фелюгу, полагая, что мы находимся во власти безмятежного предрассветного сна. Первая моя мысль — выстрелом из ружья отправить на дно этого непрошеного гостя, но я тут же соображаю, что в интересах моей завтрашней экспедиции лучше обойтись без пальбы. Я встаю во весь рост и кричу: «Мин анта?» (Кто там?) Человек тотчас ныряет, и на поверхности моря, освещаемой лунным светом, остается лишь вялый водоворот. Пловец появляется снова, уже метрах в пятидесяти, и исчезает опять, затем он окончательно сливается с темнотой. Ни один звук не выдает этого подводного бегства.

Когда встает солнце, на горизонте не видно никаких лодок, кажется, что все это нам приснилось.

Пора высаживаться на берег. Передо мной высокий, круто обрывающийся в море пляж. Что-то вроде песчаного склона тянется вдоль самой кромки воды. Расщелина обнажает вход в залив, и несколько круглых хижин едва виднеются за этим естественно укрепленным валом. Сильные волны, врывающиеся в пролив, образуют мощный прибой, а опасная гряда камней у входа в бухту делает почти невозможной высадку на пироге, создавая опасность затопления. Последнее обстоятельство беспокоит меня потому, что я должен взять с собой фотоаппарат. Я решаю положить его в танику [6] Таника — банка, жестянка. ( Примеч. пер. ) и отправляю своего человека с этим ценным грузом. Его накрывает волна, однако я не теряю танику из виду: матрос по-прежнему держит ее у себя над головой. Человек преодолевает гряду камней, и вот он уже на песке. Я высаживаюсь на берег вместе с Абди, оставив на борту Ахмеда и остальных членов команды. Хури [7] Хури — лодка, выдолбленная из ствола дерева, похожая на пирогу. ( Примеч. авт. ) будет ждать нас на пляже, чтобы мы в случае опасности могли быстро спастись бегством. Я приказываю Ахмеду открывать огонь по всякому, кто осмелится подойти к лодке в наше отсутствие.