Рудольф Баландин - Миклухо-Маклай

...Всякий раз, погружаясь в сон, мы незаметно минуем то состояние перехода в мир иной, которое растягивает на долгие минуты опиумный дурман. Это не жизнь и не смерть, не бытие и не небытие. Тот, кто одинаково боится и жизни, и смерти, готов скользить по данному лезвию только лишь для того, чтобы обрести ощущение покоя. Это — духовное самоубийство.

Достоин ли я такой участи? Меня она не привлекает. Значит, я достоин жизни. И должен сделать всё, что в моих силах, чтобы этот мир стал хоть чуточку легче и привлекательней, чтобы помочь хотя бы кому-то из людей обрести чувство собственного достоинства, чтобы им не было тошно от самих себя.

...В каюте он ещё раз перечитал свою статью об испытании курения опиума, сделав пояснение: «Физиологическая заметка» Ему казалось, что несмотря на это материал был представлен в ней с излишней субъективностью. Разве требуется привести только так называемые объективные симптомы отравления? Важнее поделиться своими переживаниями и мыслями. Хорошо ещё, что сдержался и не позволил себе затронуть проблемы морали и тем более смысла жизни. Хотя именно об этом пришлось задумываться много раз, осмысливая проведённый эксперимент.

Маклай всё-таки не удержался и завершил статью цитатой из Байрона. Сделал вывод:

«Курение опиума даёт предвкушение состояния небытия...»

Последние вещи были вынесены из каюты на причал. Оставалось попрощаться с капитаном и хотя бы некоторыми членами команды. Учёный решительно раздумал сейчас возвращаться в Россию. Не исключено, что ему не суждено вернуться на родину. Никогда. Он продолжит свои исследования в этих краях, пусть даже ценой жизни.

Вышло так, словно его испытание относилось вовсе не к процессу курения опиума, а к способности управлять собственной судьбой, направлять свой жизненный путь по избранным высоким ориентирам.

Вернуться в Россию, чтобы услышать восторги в свой адрес, понежиться в лучах славы? О нём много писали газеты; распространилась молва, будто исследователь погиб в дебрях Новой Гвинеи или даже съеден тамошними каннибалами. Каким триумфальным обещает стать возвращение именно теперь!

Но ведь он-то прекрасно понимает, что сделал ещё слишком мало. Даже для предварительного завершения исследований понадобится по меньшей мере пять лет. Значит, надо остаться. Решение верное. Как завершить статью? Путь останется многоточие. Кому надо — поймут.

И он подписал: «Китайское море. На борту русского клипера «Изумруд».

28 апреля 1873 г.»

Ничто так не поражает, как первая встреча

с дикарём в его родной берлоге... Мне кажется,

просто невозможно описать различие между диким

и цивилизованным человеком.

знойный полдень 19 сентября 1871 года русский трёхмачтовый корвет «Витязь» приближался к восточному берегу Новой Гвинеи.

Солнце висело прямо над головой. Полный штиль. Шли под парами. Дым, как длинный чёрный флаг, тянулся за невысокой трубой. Течение было попутным.

Вдали за двумя ступенями террас и пологими холмами круто вздымались горы: вершины их срезали облака. Густой тёмный покров тропического леса спускался с горных склонов, заполняя глубокие долины. Резко выделялась светло-зелёная прибрежная полоса с высокой травой.

В двух местах на берегу виднелся дым: определённое свидетельство присутствия человека.

Под вечер миновали маленький островок, покрытый лесом. Между стволами и листьями кокосовых пальм виднелись крыши хижин. На берегу можно было разглядеть маленькие фигурки людей; Постепенно замедляя ход, судно легло в дрейф.

Быстро наступила ночь — ясная, звёздная, с ярким созвездием Южного Креста у горизонта. Луна заливала голубоватым светом горы. Облака спустились ниже, в их глубине беззвучно вспыхивали молнии.

На следующее утро продолжали медленно продвигаться вдоль берега. Горы освободились от туч, лишь над долинами оставались клочья тумана и протягивались горизонтально тонкие белые полоски слоистых облаков. Террас больше не было, а невысокие холмы приблизились к самому берегу. Местами вверх тянулись столбы дыма.

Прохладу ночи сменила полуденная жара. Вошли в залив Астролябии, названный именем корабля, на котором в 1827 году французский мореплаватель капитан Люмон-Дюрвиль первым побывал здесь.

Капитан корвета Павел Николаевич Назимов поднялся на палубу. Подошёл к стоящему у борта невысокому худому пассажиру с пышными волосами и небольшой бородой, со странной фамилией Миклухо-Маклай и, сухо поздоровавшись, спросил: