Владислав Глинка - Старосольская повесть. История унтера Иванова. Судьба дворцового гренадера

— Ну, а коли не можешь допустить, — хладнокровно остановил его дядя, — то чего же меня-то спрашиваешь? Инженер, а рассуждаешь разве гусару под стать… Хочешь, может, чтобы я удивился, как это при столь пылкой любви ты до сих пор не женат? Нет уж, того я не скажу, голубчик. И вполне уж серьезно тебе посоветую пожить здесь, обдумать все в отдалении, срок отпуска продлить, да, подождавши месяца два или три, и решиться зрело… коли не остынут твои чувства или здесь в кого не влюбишься… А ежели денег мало, изволь, на новый мундир, на кондитерские да на театры и я дам рублей триста.

— Нет, я вижу, дядя, что вы сами просто никогда не любили, — сказал возмущенно Александр Дмитриевич.

— Что ж, может статься, — бесстрастно отозвался подполковник.

— Ну вот и скажите по совести — не жалеете теперь? Не горюете постоянно, что упустили свое счастье? Отложили, верно, сами на месяцы, когда надо было спешить! — продолжал азартно племянник.

— Может статься… — повторил дядя и добавил: — Впрочем, потому и мог, должно быть, откладывать, что не было у меня твоего легковерного да спешного характера. Или оттого, может, что не встретил такой девушки.

— Ага, значит, допускаете, что коли бы встретили такую, то не откладывали бы?

— Глядя на тебя, чего не допустишь… Однако, право, не советую, лучше послушай меня, повремени с решением…

В этот вечер поручик, спавший в одной комнате с дядей и улегшийся раньше его, проснулся далеко за полночь от легких шуршащих звуков и сдержанного кашля.

Подполковник в халате и ермолке сидел за открытым бюро. Перед ним лежали, как показалось Александру Дмитриевичу, какие-то письма. Но дядя не читал их, а в глубоком раздумье смотрел на огонек одинокой свечи, озарявшей его добродушное лицо, такое грустное и спокойное.

Три дня ходил Вербо-Денисович к сестре, матери и тетке, высиживал часы в гостиной и столовой, участвовал в пустых разговорах, был представлен многим новым людям, раз сопровождал сестру по магазинам, а позже в чиновный дом на вечер с танцами и ужином, получил несколько приглашений на будущую неделю. И все это время томился и скучал беспрерывно.

Единственные приятные, но не лишенные грустных ощущений минуты пережил поручик, когда вызвался отыскать для матери начатую ею во время оно вышивку на пяльцах. Ища ее, он рылся в чулане, где было свалено все ненужное, привезенное из Москвы. Среди многих вещей, которые он помнил с детства, встретились отцовская накладка на лысину и старая шпага генерала с нарядным клинком, покрытым датами и именами сражений 1812–1814 годов. Накладку он, повертев в руках и ласково погладив, положил в какую-то коробку, а шпагу взял себе на память.

«Жаль, — подумал поручик, — что теперь другие по форме положены, носил бы я ее с честью».

А на четвертый день, застав мать одну в гостиной за утренним кофеем, Александр Дмитриевич заговорил о своем деле.

Когда он вымолвил, что думает жениться, генеральша снисходительно улыбнулась и заметила, что, пожалуй, рановато, но так как она твердо верит, что браки заключаются в небесах, то не станет мешать его счастию, тем более что теперь дети не спрашивают уже родителей, как в ее время. А главное, она знает его за разумного юношу и полагает, что он не сделает дурной партии. Хотя, верно, думает только о хорошеньком лице да о происхождении, но при расстроенном «их бедным отцом» состоянии не мешает знать, какое за его избранницей состоит приданое…

Дослушав мать до конца, поручик, уже внутренне накаленный, напрямик заявил, что партия, верно, по ее мнению, окажется не хороша, что выбранная им особа — дочь коллежского регистратора из солдат, но лучшей девушки нет и быть не может…

На генеральшу напал столбняк. Она изменилась в лице, и глаза ее закатились. Сын бросился за водой, но она, закусив тонкую губу, оттолкнула его руку со стаканом и сдавленным голосом выговорила:

— Как звать?

— Анастасия, — ответил он.

— А по отцу?

— Яковлевна.

— А прозвищем?

— Подтягина. Но к чему это? — спросил он, бледнея так же, как мать.

— Очень даже к чему, — процедила генеральша. — Значит, жена моего сына была бы Настасья, рожденная Подтягина… nee Podtiagin! Прелестно! Charmant! Дочка солдата, недавнего поротого мужика, за воровство или другое отменное качество сданного в рекруты… Достойным новым родством ты хочешь почтить свою семью! Есть чем всем нам гордиться! — Она перевела дух и продолжала: — Что же, если ты хочешь опозорить имя своего отца и мое, женившись на девке, которую тебе, без сомнения, ловко подсунули, пользуясь твоей неопытностью и глупостью…