Рой Якобсен - Стужа

Гест пробормотал, что согласен.

— Но смотри возвращайтесь живыми. Оба. Или ни один.

Гест опять не удержался и спросил, неужто и Хакону одному нельзя возвращаться, живым. По лицу ярла скользнула тень недовольства.

— Да, ты только с виду простак, — сказал он. — И я хочу, чтобы, когда все кончится, ты вместе со мною совершил паломничество в Румаборг. А теперь можешь идти.

Гест недоверчиво посмотрел на него.

— Господь велик, — пробормотал он, направляясь к двери, и на пробу несколько раз перекрестился. — Непостижно велик.

Следующие три месяца Гест провел в походе, день и ночь, с друзьями из Хова, с ярловым толстяком-сыном и Торкелем Высоким. Молодого Хакона и впрямь нелегко было держать под защитой, он кидался в схватку в первых рядах, с запальчивым безрассудством и неутомимостью, совсем как отец, что в пешем, что в конном строю, спал тоже мало, проявлял интерес к планированию и организации и на свой живой щит во главе с Гестом смотрел презрительно.

Этот поход складывался примерно так же, как поход на Йорвик, вновь кошки-мышки — Ульвкель уклонялся от серьезного сражения, устраивал засады, совершал короткие неожиданные налеты на ярловы отряды, обыкновенно по ночам, исчезал, а через день-другой нападал снова, в другом месте.

Эйрик быстро извлек отсюда урок, разделил войско на еще более мелкие единицы, до того мелкие, что они скорее походили на приманку, отрядил в них лучших своих людей и приказал им располагаться на привал и пировать-выпивать в густых рощах и в словно бы неохраняемых постройках, позаботившись, чтобы они постоянно держали связь друг с другом, через гонцов и дозорных.

Лишь один раз, западнее Ипсвича, они столкнулись с самим Ульвкелем, но случилось это неожиданно для обеих сторон, ни те, ни другие не успели перестроиться в боевые порядки, вдобавок дело было вечером, и после короткой ожесточенной схватки в кромешной тьме Ульвкель опять сумел улизнуть, не понеся значительных потерь.

Однако на сей раз Эйрик не пощадил пленных. Приказал Дагу и Торкелю перебить целую сотню и для устрашения выставить их головы на кольях в близлежащих городках и весях, а затем самолично — притом, что тамошние предводители клятвенно заверяли его в своей благонадежности — объявил населению, что при малейшем намеке на предательство предаст огню всю Восточную Англию, город за городом, деревню за деревней, убивая всех без разбору.

Следующая сшибка произошла у деревушки Бёрнем, севернее Бранкастера. Но Ульвкель с большей частью войска и тут сумел ускользнуть. Эйрик же на сей раз пощадил пленных. Великодушно помиловал многих воинов датского происхождения, а также кельтов и англосаксов; лекари перевязали раненых, оказали им помощь, после чего, к великому удивлению пленников, ярл отпустил их по домам, а сам продолжил поход на восток и на юг, вдоль побережья, той скалистой равнины, что без малого год назад, ночью на исходе лета, открылась перед Гестом и Хавардом, посылал войско то в одном, то в другом направлении через болотистый край, словно челнок через сырое тканьё, налаживал действия флота, переброску воинов, лошадей, заложников и раненых и мало-помалу подчинял себе область за областью, город за городом.

Пленных он по-прежнему щадил, отпускал на свободу, в результате многие из них снова брались за оружие. После небольшой стычки при Хемсбю, опять-таки на побережье, среди раненых уже в третий раз обнаружился некий человек средних лет, малорослый, лысый. Ранен он был в спину и в ногу. Эйрику доложили о нем, он подошел и спросил, как его зовут.

— Крокслер, — ответил тот.

— А ты терпелив, — заметил ярл. — Ты человек Ульвкеля?

— Да. На вечные времена.

— Ульвкель — великий воин и достойный противник, — произнес ярл. — Поэтому ты наверное понимаешь, что выбора у меня нет.

Крокслер кивнул, только сказал на своем странном смешанном наречии, что есть у него одна просьба: пусть его поставят лицом к морю, чтобы, покидая сей мир, он мог видеть то же чудо, какое увидел, когда пришел в него, ведь он родился на этом побережье и сражался за эту землю и ее гордого защитника, Ульвкеля.

Ярл сказал Дагу исполнить просьбу Крокслера; казнь состоялась в присутствии всех остальных пленников, которым затем даровали пощаду.

Тою же ночью Гест окончательно уверился в одном деле, странном и весьма щекотливом. Он встал с ощущением удушья, подошел к костру, возле которого, негромко разговаривая со своими людьми, сидел молодой Хакон, и обратился к нему таким же вкрадчивым тоном, каким обращался к его отцу, когда хотел поставить на своем; юнец тоже не устоял.