Станислав Венгловский: Лжедмитрий

— А где я, дедушка? — спросил наконец узник, усаживаясь на полу.

— «Дедушка»? — вздрогнул старик. — А таки дедушка... Чай, лет сорок от роду... Да того, болезный, знать тебе не велено. Заказано, коль ничего не поведали. А мне неохота на дыбу. Нагляделся на муки... Нанюхался христианской кровушки... Э, да ты ещё и в чернецком чине? — добавил он, поглаживая одежду узника. — Ах, Господи! Нешто дозволено бить чернецов смертным боем? Ой-ой-ой! Грехи наши... Пойду-ка я, что ли, да хоть водицы тебе принесу. Авось и мне на том свете зачтётся...

Оставив фонарь на полу (знать, известна здесь каждая щель в стене), старик куда-то поплёлся, плюя себе под ноги и беззлобно ругаясь.

Узник попытался оглянуться вокруг, но, кроме каменных стен, ничего не различил.

А между тем за дверью раздались уже чьи-то шаги. Это явились вчерашние злодеи.

— Жив, — проворчал один из них. — Вставай и пойдём.

Двое других злодеев держались у порога. Ото всех пришедших несло запахом перегара и кислой капусты.

Узник, поднимаясь, вбирал голову в плечи. Однако злодеи сегодня показались спокойными. Никто не хватал за руки. А только распределились они так, что один устремился вперёд, как бы указывая дорогу, а двое поотстали и плелись позади узника.

Поднялись сначала по тёмной лестнице. Затем пробирались по узкому проходу, скупо освещённому из зарешеченных отверстий. Но шли недолго. Вскоре узника втолкнули в дверь, и он очутился в полутёмном помещении. На громоздком дубовом столе гнулась под собственной тяжестью высокая ещё свеча. Огненный хвост на ней попытался оторваться от своего основания, но ничего не получилось, и он отчаянно, по-бабьи, затоптался на месте.

— Подойди сюда, — раздался голос.

Это сказал человек, сидевший в тени. Лицо его утопало в густой бороде. В руках он держал гусиное перо, которое время от времени пихал в чернильницу.

Узник, заметив на полу под ногами свежие влажные пятна, не смел их перешагнуть. Но подтолкнули в плечи приведшие злодеи.

— Зачем украл боярское добро? — нехотя и равнодушно спросил бородач.

Узнику отлегло от сердца. Ему почудилось, что пятна под ногами — это просто доказательство того, как часто моются здесь полы.

— Мы ничего не воровали. Мешок валялся на дороге. Наверное, выпал из чьих-то саней. Мы просто подобрали.

— Зачем?

— Ну, хотели отдать.

— Кому? Где?

— В монастырь. Кому уж придётся.

— В какой монастырь?

— В Чудов.

Сидевший за столом бородач подпрыгнул на месте.

— Ты хочешь сказать, — завопил он без злости, а словно бы ждал подобного ответа и был теперь доволен, — будто в Чудовом монастыре принимают ворованное? Ври, да не завирайся. Бога да архимандрита не забывай! Ну-ка всыпьте ему для острастки батогов!

Злодеи с готовностью подхватили узника и потащили его вглубь помещения. Он не успел опомниться, как уже был брошен на узкую деревянную скамью, привязан к ней ремнями и как на его спину посыпались режущие удары.

Длилось это, правда, совсем недолго.

— Хватит! — равнодушно, но громко приказал бородач.

Узника окатили водою и возвратили на прежнее место, перед столом. Свеча на столе как бы снова взметнула над собою руки.

У злодеев все получалось без задержки.

Но пока его вели, он различил в полумраке какие-то крюки, намертво вделанные в стены, какие-то свисавшие с потолка цепи и красные широкие ремни — и волосы на голове у него встали дыбом.

Вот о чём говорил старик... Вот о какой кровушке...

Но чей же это дом? Голицыных, Романовых, Черкасских, Шуйских... Господи!

Он уже начал догадываться, какое отношение может иметь всё замеченное к нему лично.

— Ну, теперь скажешь, зачем воровал бояриново добро?

У несчастного оставалось последнее средство защиты.

— Видит Бог, — сказал он, — мы не виноваты.

Его удивляло, что бородача нисколько не интересуют прочие люди, которые тоже находились там, на дороге.

Бородачу и такой ответ понравился.

— Ага, — промолвил он почти ласково. — Запирательство. Но дыба и не такие языки делала говорливыми.

За спиною узника с готовностью заржали.

Несчастный не успел произнести больше ни слова.

Его схватили и потащили снова в полутёмный угол. Впрочем, он так дрожал от холода, от негодования, что не сказал бы ничего, если бы и разрешили, дали возможность высказаться. Он только сопротивлялся, как мог, когда его руки вдевали в железные холодные кольца, когда их заломили и стали выворачивать за спиною, со страшной болью в затылке и в плечах. Прямо перед ним лоснилось от пота обнажённое до пояса волосатое тело человека с узкими татарскими глазами. На квадратной голове топорщились острые, как у волка, уши.